Фантом Я

Марья Павловна знала, что покой после всего, что творилось у нее в доме, есть только в больнице, да и то, пока Тимка лежит на кровати, что напротив, и весь остальной контингент палаты как бы и не существует вовсе и не тревожит, а значит, не раздражает, вздыхала, молчала, не возражала и чувствовала себя симулянткой.

Тимка наблюдала с кровати, что напротив, улыбалась в наволочку, утверждала:

– А ты, Марья, откройся, бывает, что и понимают.

Иногда, с хитрецой в голосе и забавной мимикой, Тимка запевала песенку на чьи-то стихи:

Как бы любили губы такие, Аве Мария, Аве Мария,Как бы ласкали руки такие, Аве Мария, Аве Мария…

К общительной Тимке терапевт относилась с большим вниманием. Она похлопывала Тимку по плечу, изрекала:

– Двадцать пятого вам на операцию. Давайте, давайте, кончайте с кашлем. Отложить операцию не можем. Роды не должны начаться сами.

Наклонялась к Тимке, шептала:

– Вы знаете, сколько именитых знакомств уже приглашены присутствовать на операции? Случай тяжелый. Сам Ходаков обещал прийти. Вы не подкачайте. Если не пройдет кашель, у вас швы разойдутся после операции.

Тимка честно обещала с кашлем покончить и старательно пила слабенькую микстурку из аптеки, в которой не было самого главного компонента – кодеина. Потому что его не было в аптеке.

Давно уже Марья Павловна улавливала «комментарии» соседок по душной и переполненной палате к их с Тимкой беседам «за жизнь». Казалось Марье Павловне, что говорят они только вдвоем с Тимкой и никто не слушает, но и остальным тринадцати делать было нечего. И раздраженная Марья Павловна на пике беременной нервозности услышала общественное мнение, отчего пришла в невысказанную ярость: «Ну, у той, что Тимка, муж есть, каждый день передачи приносит, снизу передают. А вторая нагуляла, видать, не приходит никто».

И потому, после ухода терапевта, Марья Павловна отреагировала на вопрошающую и сочувственную Тимкину улыбочку, которой та пыталась вывести Марью Павловну из молчания, и вдруг гордо ответила:

– Он мне действительно муж, – сказала Марья Павловна. – Но и не муж тоже. Потому что раньше хотел ребенка, а теперь не хочет. Я имею в виду, что мы расписаны, —унизительно пояснила Марья Павловна, боясь, что не разберутся в ситуации и Тимка, и слушающие от безделья остальные.

– Так, – сказала Тимка, и чуть руки в бока не уперла.

– Так, – сказала Марья Павловна, передразнивая Тимку. – Не у всех бывает так славно, как у тебя.

– Ладно, дорогая, – отмахнулась Тимка, – я, когда своего мужа своей первой любви предпочла, всем изумленным отрезала: «Этот будет хорошим мужем». И, ты знаешь, не ошиблась. Муж у меня – золото. Как скажешь, так и сделает.

– А я тебе вот что скажу, Тимка, – объявила Марья Павловна в запале и громко. – У нас женитьба как женитьба.

– Так что ж ты, рыжая, лежишь брюхом в потолок, и никто тебя на свидания не требует? – взвилась Тимка. По этому поводу остальные тринадцать кроватей дружно фыркнули, и Марья Павловна ощутила болезненный укол в сердце. Тимка ухитрялась находить уголки в больнице для тайных свиданий. Марья Павловна тоже не могла не засмеяться на Тимкину вулканическую вражду к ее замкнутости.

Марья Павловна, придержав рукой живот – мешал смеяться (Вот-вот, – сказала Тимка, – держи его, держи) – сказала Тимке:

– Я сама в больницу попросилась. И так – чтоб не достал никто. Мне ребенка спасти надо. Вот сюда, в изолятор, и определили. И хорошо. А будут доставать – и не будет у меня ребенка. Не приспособленная я к доставаниям.

– Не приспособленная! – возмутилась Тимка, спуская ноги с кровати в чулках на круглых резиночках. – А к чему ты приспособленная?

Марья Пвловна сказала угрожающе:

– Если ты будешь меня доводить – ты знаешь, что со мной будет.

Тимка хватанула воздуху в разгоне, хватанула еще, и улеглась обратно в постель, сверкнув на Марью Павловну голыми ногами промеж халата и круглых резиночек.

Марья Павловна сказала, радуясь как выходу:

– Лучше спим.

После того, как свет в палате был погашен сестрой просунутой рукой в дверь, без предупреждения, они обе ворочались, воюя с духотой, возбуждением и бессонницей. Тимка вздыхала полной грудью, как перед началом тирады. Но Марья Павловна так вздыхала в ответ, что Тимка злобно и укорительно молчала.

По правилам к ним не допускали посетителей. Но в исключительных случаях, для настойчивых мужей, мам и пап, вроде Тимкиных родственников, вызывали вниз, в кабинет заведующей отделением. Родственницы же ненастойчивых, или не желавшие никого видеть, не покидали шестого этажа.

В узком крохотном коридорчике отгороженного от остальной больницы отделения чинными парами кружили беременные женщины. Тимка, захватив место для себя и для Марьи Павловны на единственном в коридоре диванчике, считала круги пар и при этом картинно крутила головой – так быстро в крохотном пространстве пара делала круг и начинала новый.

– Голову закружишь, – сказала Марья Павловна. – Пошли путешествовать.