Фантомная боль

Я вспомнил губку, которой моя жена терла ногу, и эту ее реплику: «Если ты сравниваешь меня с камнем, который тебе каждый день приходится вкатывать в гору, то мне, видимо, лучше от тебя уйти».

— Ага, — кивнул я Ребекке, — теперь я понял, что ты имела в виду.

Но это была неправда. Я далеко не так часто смотрю показы мод, и, даже если такое случается, к лицам моделей я не приглядываюсь.

— Я подумала, что если я напущу на себя капризно-скучающий вид, то все решат, что я модель. Но похоже, я ошибалась.

— Мне не пришло в голову, что ты модель, но это, разумеется, ни о чем не говорит, потому что, когда я смотрю на человека, я редко представляю себе, что он модель.

Я выудил из фруктового салата еще одну виноградинку, немного покатал ее в ладони и уронил обратно. У нее оказался испорченный бочок.

Она это серьезно или только чтобы посмотреть на мою реакцию? Я тоже порой говорю некоторые вещи лишь для того, чтобы посмотреть на реакцию. Когда я однажды сказал об этом своей жене, она расплакалась.

— О чем ты плачешь? — спросил я.

— О том, что ты с собой сделал! — ответила она.

Надо же! Оказывается, люди что-то с собой делают. Как писатели пишут книги или киношники снимают картины, точно так же люди что-то делают с собой. И то, что сделал с собой я, представляло, судя по всему, плачевное зрелище.

— А чем ты еще занимаешься кроме того, что отвозишь в Нью-Йорк статуэтки, изготовленные людьми, страдающими псориазом?

Молодой китаец унес наши тарелки. Обычно я всегда приходил в этот ресторан с женой, но здешний персонал отличался скромностью.

— Я плохо функционирую, — сказала Ребекка.

Я откинулся на спинку стула. Моя жена никогда не оставляла пятен на скатерти, я же, как ни старался, сажал их всегда и помногу. Вот и сейчас я опять насчитал три крупных пятна и еще несколько помельче.

— Почему ты так решила?

— Ах, да все говорят.

Ее интонация и то, как она пожала плечами, казалось, намекали на то, что я спрашиваю глупости.

Моя жизнь близилась к своеобразному рубежу. Трубочисты оставили возле моего открытого камина карманный фонарь, я написал им письмо и даже предложил лично занести им фонарь; моя жена уехала в Вену, у каждого из нас был свой собственный холодильник; мои долги с каждой секундой росли; вдобавок я сидел сейчас напротив женщины, уверявшей, что у нее некрасивые руки и ноги и что она, кроме всего прочего, плохо функционирует. Вероятно, мне следовало поспешить домой. Ночной кошмар — это слишком громко сказано, но все же это был сон, от которого мне чем дальше, тем все сильнее хотелось очнуться. Единственное затруднение — это то, что порой жизнь вообще кажется мне сном, от которого хочется поскорее очнуться.

Но я не пошел домой, а сказал следующее:

— Хорошо функционировать — значит притворяться.

Так поздним вечером с моих губ сорвалось отеческое наставление. Что-то вроде: «Это так со всеми, не бойся, детка, жизнь — это всего лишь кукольный театр для взрослых».

Она кивнула с таким видом, словно ей уже не раз приходилось это слышать.

— Ах, — вздохнула она, — наверное, мне никогда не стать хорошей любовницей.

Что-что, я не ослышался?

— Я не об этом, — строго сказал я. — Я говорил о функционировании.

— А ты сам хорошо функционируешь? — вдруг спросила Ребекка.

— Да в общем, не жалуюсь, — ответил я и притворился, будто пытаюсь затереть пятно на скатерти.

Смерть меня еще не коснулась, но умирающих я успел повидать, у одних это дело двигалось быстро, у других медленно, однако моя собственная смерть еще не стояла на повестке дня, хотя моя жена неоднократно указывала мне на близорукость подобной уверенности. Чем больше времени я проводил с Ребеккой, тем сильнее ко мне подбиралось предчувствие скорого свидания со смертью.

— Тебе не кажется, что люди, за редким исключением, красивей, когда улыбаются? — спросил я и посмотрел на нее, немного склонив голову набок, со слегка ироничной улыбкой на губах.

Возможно, она готовилась стать роковой женщиной, но ее обучение страдало пробелами, и в результате сейчас я сидел за столом с бракованной роковой женщиной, которая наполовину еще оставалась троллем. Похоже, всю свою жизнь она была тем, что хотели в ней видеть другие, — есть люди, которые всегда принимают окраску окружающей среды. Вот только я не знал, какой хочу ее видеть я. Во всяком случае, пока я этого не знал.

Ребекка не разделяла моего мнения об улыбающихся людях.

— Это на самом деле так, у моделей всегда капризно-скучающий вид, — ответила она.

Если у всякого одиночества есть запах, то какой запах был у ее одиночества? Я принюхался, но ничего не почувствовал. Правда, у меня был заложен нос: то ли начиналась простуда, то ли как раз заканчивалась. Я за этим не следил. Простуды приходили и уходили.

Я перевел разговор на другую тему:

— Один француз как-то раз сказал мне, что единственное, чего хочет мужчина, — это рассмешить женщину.

А неплохо выразился тот француз. И пускай это была ложь, но ложь прекрасная, из тех, что пусть на несколько секунд, но возвышают нас.

— Ах, — вздохнула Ребекка, — такого француза мне еще встречать не приходилось.