Фараон

— Я не говорил, что испытываю отвращение. Только сказал, что тут всё совсем по-другому. И сказал, потому что ты спросил меня. А если ты хочешь знать, то я всегда, с пятилетнего возраста, жил в лагере беженцев на юге Ливана: зловонное и загаженное место со сточными канавами под открытым небом, где мы, дети, играли среди крыс и отбросов.

— А... как же колоннады Апамеи, бледные на заре и красные на закате, которые поют при ветре, как органные трубы?

— Я только видел их во сне. Так описывал их мой дед, Абдалла-аль-Хуссейни, да благословит его Аллах, но я... я никогда не видел их.

Оба долго хранили молчание.

— Не понимаю, почему тебя выгнали, — завёл речь Хуссейна — Насколько мне известно, ты — один из лучших в своём деле.

— Можешь сказать — один из самых сильных, — ответил Блейк, протягивая чашку за добавкой кофе. Хуссейни наполнил её и вернулся к разговору:

— У меня нет права голоса на собрании, поскольку я рядовой профессор, но почему же не явился на голосование твой лучший друг Олсен?

— Олсен уехал в Египет и потому не мог присутствовать, тем не менее он прислал свой голос против... впрочем, один-единственный. Однако если ты, собственно, хочешь знать, как всё это происходило, гм-м, это долгая история.

— Сейчас канун Рождества, и похоже на то, что времени у нас обоих предостаточно.

Уильям Блейк, на которого нахлынула волна воспоминаний минувших и тревожные переживания текущих дней, сжал голову руками: возможно, ему пойдёт на пользу высказаться, возможно, кто знает, его ум осенит какая-нибудь мысль о некоем пути спасения, о способе восстановить доверие к себе.

— Примерно год назад, — начал он, — я изучал микрофильм с текстами Нового царства, скопированными Джеймсом Генри Брестедом незадолго до того, как разразилась Первая мировая война. Они относились к периоду Рамзеса II или Меренптаха, и в них содержалось указание на возможную связь этого текста с событиями Исхода. Рядом со скопированными знаками на полях листка было примечание, судя по почерку, сделанное в спешке. Естественно, я уже имел возможность познакомиться с почерком Брестеда...

Хуссейни кивнул головой:

— Конечно. Продолжай.

— Ты знаешь, что он, как правило, очень аккуратный. Хорошо, эта заметка, как я уже сказал, была, казалось, сделана в спешке и являлась ссылкой на другой источник, в котором, похоже, связь с библейскими событиями Исхода получила дальнейшее подтверждение. Обрати внимание, содержание примечания было не совсем ясным, но мысль сама по себе заинтриговала меня: это могло стать центральным событием всей моей жизни. Я искал этот проклятый источник во всех фондах Института Востока, перерыл все подземные хранилища и регистрационные журналы — совершенно безрезультатно...

Хуссейни протянул ему сигарету, поднёс огонёк и закурил сам.

— Ты и ко мне приходил, я это прекрасно помню...

— Верно. Однако я ничего не обнаружил. Тем не менее это примечание должно было иметь какой-то смысл. Оно превратилось для меня в навязчивую идею. Наконец меня озарило: ведь не было сказано, что Брестед оставил институту всё. Могли существовать и частные фонды, даже если о них не было известно. Я стал выяснять существование наследников; к счастью, перечни записей актов гражданского состояния в то время уже были размещены в Интернете, и это облегчило мою задачу. В конце концов мне удалось откопать последнего потомка Брестеда, адвоката лет пятидесяти, который проживал и, сдаётся мне, до сих пор живёт в красивой вилле на Лонгвуде, со стороны Беверли. Я заявился к нему, представил мои верительные грамоты научного работника и завёл речь о папке, которая могла содержать копии иероглифических текстов, представляющих большой интерес, однако же не стал раскрывать свои карты.

— И что же он?

— Был любезен. Сказал, что я не первый ищу эту папку, но могу успокоиться, потому что он её нигде никогда не видел, а рукописи его деда или то, что осталось от них, уже с полдюжины раз изучили чуть ли не с лупой личности типа меня, натолкнувшиеся на это примечание. Тем не менее в моём распоряжении его библиотека, где я могу расположиться, если хочу начать с начала это расследование с заранее предсказуемым результатом. Одним словом, он с чрезвычайной обходительностью дал мне понять, какой же я кретин. Исключительно для того, чтобы не потерять лицо, мне не оставалось ничего другого, как принять его приглашение и проверить со слабым проблеском надежды документы частной библиотеки. Я продолжил работу на следующий день и на следующий за ним, потому что по природе упрям и воспринимаю трудности как вызов для себя. В конце концов был обнаружен след, который мог указать мне конец нити в запутанном клубке...

— У тебя нет желания съесть что-нибудь? — прервал его Хуссейни. — В конце концов, сейчас время ужина. У меня нет в запасе ничего особенного, но мы поступим так, как это делают в пустыне.

— Я не против, — согласился Блейк.

Хуссейны поставил в духовку пару пиде[5], вынутых из холодильника; далее были извлечены острый соус, отправленный разогреваться на плитку, хумус[6], сваренные вкрутую яйца, сыр, тушёная фасоль.