Фарбрика

Когда мы вышли на улицу, в приоткрытую дверь «Дихотомии» с шипением скользнула тень.

Шорхи под ногами

Люди пропадали и прежде. Ну то есть как – пропадали. Ты выходишь из дома в клетчатых тапочках, с гранёным стаканом в левой руке и удочкой в правой. Ты собираешься нацедить смысла в ближайшем автомате и, возможно, поймать на удочку пару щук. Возвращаешься через неделю с полным ведром смысла и спичечным коробком рыбы. Не знаю, как вы, а я отказываюсь считать это пропажей. Другое дело, когда, вернувшись домой, не обнаруживаешь там жены. Сперва терпеливо ждёшь, как ждала тебя она, потом незаметно для себя переходишь с лёгкого зелёного на крепкий синий. Потом замечаешь, что не гремит больше кастаньетами тот лысый с третьего этажа, а старушка снизу прекратила декламировать стихи голосом полосата, застрявшего в радиоприёмнике. Понимаешь, что остался в доме один. А может быть, и на всей улице остался один.

Идёшь в ближайший бар и под кружку сильно разбавленного зелёного узнаешь, что Фарбрика остановилась. Что люди исчезают безвозвратно, оставляя после себя только эхо вчерашних шагов.

Я собирался положить этому конец.

Было уже совсем поздно или, наоборот, слишком рано. Мы шли по тёмной улице, из-под ног у нас разбегались шорхи. Но Маук ступал ровно, спокойно и с достоинством, точно никаких шорхов не существует и не существовало никогда.

Я подумал, что Барбара, пожалуй, сочла бы Маука интересным. Барбара коллекционировала людей, они ей нравились. Она подбирала их, как бездомных полосатов, и отогревала у камина.

И не только людей.

Барбара находила общий язык со всеми, и электроны прекращали кусаться, а смыслы множились сами собой в её присутствии.

Даже я был жив, пока она была рядом.

Думаю, Барбара смогла бы полюбить и шорхов.

Возможно, шорхи появились, когда Фарбрика ещё работала. Возможно, я даже замечал их. Глазами, но не разумом. В то время я был влюблён, а любовь, как известно, захватывает человека целиком, не оставляя ни единого квадратного сантиметра внимания для каких-то хвостатых грызунов.

Потом один за другим начали растекаться автоматы реализации смысла, и стало не до шорхов. Ну, это вы знаете. Здесь у каждого своя история. Обычное дело. Оглядываешься и понимаешь, что уже слишком поздно. Жена исчезла, мир с грохотом катится в хаос, а шорхи разбегаются из-под ног.

Зайц крался за нами. Делал он это так неловко и шумно, что мне стоило значительных нервных усилий не отругать его сейчас же в голос. Миленькая вышла бы сцена, учитывая, что присутствие Зайца на этой улице должно оставаться тайной для Маука.

Так что я просто старался как можно громче стучать подмётками по мостовой. Маук как будто не обращал внимания на этот мой трюк, задумавшись о своём.

Вы сделаете поспешный вывод, что я какой-нибудь плут или воришка. Но Зайц был только страховкой. Никудышной, прямо скажем, страховкой.

Это не имело значения, если сам Маук не собирался меня обманывать. Только ведь заранее не узнаешь. Потому я продолжал выстукивать, как заправский чечёточник.

Но, когда мы подошли к Фарбрике, Маук сказал:

– Пусть ваш мальчик выходит. Понесёт лампу.

Фарбрика

Все дороги вели сюда. Тихий шёпот за соседним столиком, где вместо исчезнувших людей робко шевелят усами слухи. Таинственные знаки на стенах опустевших домов и стрелки на мостовой. Всё указывало на Фарбрику.

Прежде это был хороший район: старая застройка, кирпичи беседуют с черепицей; перистые облака щекочут уши полосатам; платаны угрюмо сыплют колючками.

И посреди этого – Фарбрика.

Невысокое здание, всего три или четыре этажа. Стены и стёкла изошли трещинами, но по-прежнему неразбиваемы.

Ночью здесь тихо и пустынно. По улицам блуждает запах увядания, ветер тайком облизывает мостовую.

На самом деле Фарбрика занимает подземное пространство под целым городом. Или даже больше, не помню точно.

За последний месяц я сто семнадцать раз обошёл Фарбрику в поисках хоть какой-нибудь лазейки. Я приходил сюда с топором, спичками, ножовкой. Бесполезно: стены, окна и двери Фарбрики были нерушимы.

Потому с особым любопытством я ждал, какой фокус выкинет Маук, чтобы провести нас внутрь. Представлял тайный ход в квартире соседнего дома: мрачные обои, подозрительная старуха в засаленном халате и неопрятном чепце; её муж ведёт нас в сырой подвал мимо урчащего полосата. Или бег по крышам: черепичная крошка, потревоженная ботинками, наполняет воздух, забивается в глаза, нос, уши; вороны разлетаются из каминных труб.

Но Маук провёл нас к центральным воротам и буднично отпер маленькую дверцу в одной из створок.

Прежде чем войти, он достал свою фляжку, глотнул цвета. Протянул мне. Я покачал головой отказываясь.

– Пейте, – настаивал Маук. Голос его звучал мягко, байково.

Я решительно отвёл в сторону его руку с флягой; Маук пожал плечами.

Мы вошли. Маук выдал Зайцу забранную решёткой керосиновую лампу, которая была едва ли не тяжелее самого мальчишки. Зайц послушно поднял её так высоко, как только мог.