Фарфоровая комната

— Грабеж среди бела дня, — говорит он, не сдержавшись.

Хозяин указывает на туго набитые седельные сумки.

— В них просо. Свежемолотое. Не смей кормить его всякой дрянью.

— Не беспокойтесь, дядя. Буду беречь как своего.

Выводя коня под уздцы, Сурадж шепчет, придвинувшись так близко, что касается носом вибрисс на лошадиной морде:

— Лети как стрела, прошу тебя.

Хозяин стоит руки в боки и наблюдает, как они идут к полю.

— Как любовницу отдает, — бормочет Сурадж, садясь в седло.

Его тотчас охватывает чувство силы и власти — и он пускает коня рысью.

Рядом с хижиной он спрыгивает. Чтобы коня не заметили из деревни, стены которой виднеются вдалеке, Сурадж заводит его за хижину. Он целует коня, тот опускает голову в короткую тень и щиплет траву.

Сурадж идет к двери; кожаная сумка со сбережениями уже спрятана внутри. Торговец обувью так восхитился новой вывеской, что щедро заплатил сверху. Теперь у Сураджа достаточно денег, чтобы снять комнату, пока он ищет работу. В Лахоре ведь тоже нужны оформители вывесок. Сурадж оглядывается на коня, который застенчиво отворачивает морду к очередному кустику травы, а потом переводит взгляд на деревню вдалеке. Его Кала-Сангхьян. У него мелькает мысль пройти вперед и взглянуть напоследок на ферму, но он решает не нежничать — в конце концов, больше всего на свете он хочет забыть это все: амбар, навоз, плоские крыши, храмы с колоколами, белые купола всех до единой гурдвар. В Лахоре они заживут по-новому. В этот момент, стоя у двери в ожидании ночи и гадая, придет ли Мехар, он словно прозревает. Только теперь, перед самым побегом, потрясенный, он осознаёт, что ничего не хочет делать без нее и, хотя это не входило в его расчеты, без памяти ее любит.

Через несколько часов, в середине ночи, Мехар слышит, как кто-то отпирает ворота. Она бросается к окну и успевает увидеть Джита, уезжающего на велосипеде. Может, опять что-то случилось на колодцах. Мехар тихо вдевает ноги в шерстяные тапочки. Она думала, что будет нервничать сильнее — такое впечатление, что страх усох и превратился в какое-то твердое оружие, принуждающее ее двигаться вперед. Зато это самые хорошие тапочки, думает она. Самые недырявые. Могут выдержать долгую дорогу. Нечасто она позволяет себе их надеть, эти тапочки. И они ей как раз по ноге. Или она все-таки нервничает? Затаив дыхание, она закутывается в шаль и встает.

— Это кто там?

Она не сразу узнает голос.

— Я. Спи. Еще ночь.

— Тебе пописать надо?

Это Харбанс, в ее голосе беспокойство, и Мехар понимает по звуку, что сестра села на кровати.

— Ложись. Я быстро.

— Не глупи. Сейчас вокруг опасно.

Мехар не спорит, боясь вызвать подозрения, и они идут через двор. У колонки их останавливает Май: выйдя за порог, она спрашивает, куда они собрались.

— По нужде, — говорит Мехар, решив теперь идти по большаку, чтобы Май не увидела, как она идет назад на грунтовую дорогу.

— Обе? Плохая ночь для прогулок.

— Но ведь такая темень, — говорит Харбанс.

— Я же не захочу потерять вас обеих, правда? Харбанс, иди спать. Я подожду ее сама.

Харбанс явно недоумевает и не желает подчиняться, поэтому Мехар говорит: «Не волнуйся», — и ласково дотрагивается до ее руки, надеясь, что Харбанс вспомнит этот жест. Когда начнут спрашивать, кто видел Мехар последним, отзовется Харбанс. Мехар подумала об этом, еще когда они выходили из комнаты, и порадовалась. Харбанс всегда была добрее других женщин.

Под влиянием нахлынувших чувств Мехар снимает свадебную шаль, которая сразу так восхитила Харбанс, и отдает ей.

— Думала, будет прохладнее, — объясняет она.

Потом Мехар бросает взгляд на Май, но та молчит. Может быть, ей оттуда было не видно.

— Я быстро, — говорит им Мехар и делает шаг в поле. Она идет, пока не упирается в высокий тростник. Ее сердце полно, как луна, заливающая светом хлеба, такая низкая, что еще несколько шагов — и можно пройти прямо через нее. В небе россыпи звезд. Быстро плывут рваные облака. Лохмотья ночи. Чутко прислушиваясь, Мехар встает на колени и нащупывает холщовую сумку, в которую последние несколько дней складывала свою и его одежду. Она вытягивает шнурок из пары своих шальвар, привязывает сумку за спиной, а сверху накрывает чунни.