Фартовое дело

Клава послушно скорчилась на полу, хотя понимала, что для крупнокалиберных пулеметов «мессера» многослойная фанера не броня. В это время Дуська, обезумев от ярости, круто развернула самолетик и направила его «Мессершмитту» в лоб. Эрлих открыл огонь издалека, со всех пяти огневых точек. Трассы густо обвили «ушку», но она была как заколдованная, ни одна пуля в нее не попала. Дальше сближаться с «русфанер» Эрлих боялся, так как при лобовом ударе его машина неизбежно разбилась бы об эту фанеру. Он отвернул, уверенный в том, что, пользуясь быстротой и маневренностью, снова выйдет в хвост этой упрямой русской девке. Но не тут-то было. Дуська среагировала мгновенно, хотя стреляла с самолета первый раз в жизни. Она на какую-то секунду оторвала руки от управления и навскидку, прямо через борт, чудом не изрешетив крыло и расчалки, трахнула по отвернувшему «мессеру» длинной очередью бронебойно-зажигательных пуль. Вообще-то она не рассчитывала, что попадет, да по идее и не должна была попасть. Ей просто надоело быть мишенью, добычей для этого фрица, который играл с ней точно кошка с мышкой: то отпуская, то хватая в когти. Хоть чем-то, да ответить! — вот о чем она мечтала, не больше.

Поэтому, когда оранжевая вспышка блеснула на крыле с черным крестом, когда крыло это отвалилось и закувыркалось отдельно от «мессера», тоже кувыркающегося, Дуська открыла рот от удивления, уронила пулемет на дно кабины и судорожно ухватилась за ручку управления. Горючего оставалось совсем немного, и Дуська сквозь дым, оставшийся от «Мессершмитта», увидела прогалину, лог и посадила «ушку». Когда она заглушила мотор, то первое, что ей попалось на глаза, — это горящий «Мессершмитт». Схватив пулемет на изготовку, Дуська побежала туда. Поодаль от полыхающей машины лицом вверх валялся Эрих Эрлих, почти не обожженный, но мертвый, поскольку одна из бронебойных пуль пронзила ему бок и вышла через другой. Взрывом его выбросило из кабины, сорвало шлемофон, немного опалило усы и брови… И тут, как это ни странно, у Дуськи на глаза навернулись слезы. Ей стало невероятно тошно от того, что этот русоволосый, с голубовато-серыми, совсем не страшными глазами парень — враг, фашист, сволочь и прочая, прочая. Не умом, конечно, а сердцем Дуська пожалела, что именно такого фрица ей довелось угробить на этой войне… Она представляла всех немцев такими, как в алма-атинских кинофильмах и боевых киносборниках: толстыми, обрюзглыми, злыми, похожими на кабанов. Таких она бы настреляла хоть тонну, было бы чем и во что стрелять… Но этого, совсем непохожего на врага парня она жалела. Где-то, в самом потайном уголке души, она чувствовала, что такого парня она даже могла бы полюбить… Может быть, она уже его полюбила? Ведь он три раза отпускал ее живой, хотя мог сбить ее еще месяц назад… Играл? Издевался? А может быть, жалел?! Может быть, из этих зверей еще не все стали бездушными придатками смертоубийственных машин?! Может быть, у некоторых еще сохранилось что-то людское?!

— Спекся, сучий сын! — восторженно сказала Клава, подбегая к Дуське с расчехленной винтовкой в руках. — Харя фашистская! Лихо ты его, Чавела!

И она пнула убитого носком валенка. Прямо в лицо. Дуське стало стыдно, что она чуть ли не выть по фашисту собралась, и она бодренько сказала:

— Отлетался, голубок!

— Документы надо забрать! — сказала Клава деловито и отстегнула у немца планшетку, а потом без брезгливости полезла немцу под комбинезон и вывернула внутренние карманы.

— «Обер-лейтенант Эрих Эрлих»… — прочитала Клава. — Тут не поймешь… Фотки, смотри-ка!

На одной из фотографий был изображен сам обер-лейтенант в парадном мундире с двумя крестами, орлом люфтваффе на груди и еще какими-то регалиями. На другой был изображен очень благообразный пожилой мужчина и элегантная седая дама. На обороте было написано аккуратным каллиграфическим почерком:

«Liebe Sohn! Deine Vatti und Mutti senden ihre Herzlichen Gr"usse zum Geburtstag! Heil Hitler! 2. Juli 1942».

— Ладно, рассмотрим после! — сказала Клава. — Надо бы мотать отсюда…

Они сняли с убитого кобуру с «вальтером» и вернулись к «ушке». Вот тут-то и вылетели из лесу сани… И хоть снайперское око Клавы и летчицкий глаз Дуськи издали увидели, что на санях, кроме сена и вил, ничего нет, из предосторожности заняли оборону…

И вот теперь жечь «ушку»?! Крылья мешают, видишь ли… Дуська отошла от самолета подальше, вскинула «ДП» и прицелилась в бензобак…

— Немцы! — вдруг ахнул Юрка. — Танк!

В логу пока никого не было, только с просеки доносилось надсадное гудение мотора и лязг гусениц.

— С опушки, быстро! — крикнула Клава и, выхватив из кабины самолета свой вещмешок и пулеметные диски, бросила их на сани. Затем она тычком пихнула в сани рассопливившуюся из-за «ушки» Дуську вместе с пулеметом. Юрка хлестнул мерина. Серко дернул сани и понес. Старая лошадь боялась танкового мотора, она знала, что может последовать за его ревом и рычанием… Оглянувшись назад, Клава увидела, как по склону лога на малом газу скатывается танк. «Нагонит на дороге — разотрет в порошок!» — мелькнула у нее мысль.