Фартовый чекист

Сидорчук не дослушал, отвернулся и зашагал к дому. На крыльце с фонарем в руке стоял хозяин, трясущийся от страха. Его воодушевляло только присутствие Егорова, который прислонил к стене карабин и невозмутимо сворачивал самокрутку.

Ганичкин опередил всех, отобрал у Талалаева фонарь и принялся обследовать крыльцо и сени.

Он долго шарахался в тесном коридорчике, но наконец радостно воскликнул:

– Есть! По крайней мере, пулю мы имеем, Егор Тимофеевич! Из парабеллума пущена! Иван Петрович, сознайтесь, это вас собирались застрелить из парабеллума?

Учитель ошеломленно взглянул на него и ничего не ответил. Подбородок у него ходил ходуном. Ганичкин тихо засмеялся и повернулся к Сидорчуку, высвечивая на собственной ладони какой-то темный комочек.

– Извольте убедиться, калибр семь-шестьдесят пять! Возможно, я чего-то не знаю, но сдается мне, это и есть парабеллум. Патроны Борхардта – вещь на любителя. Утром можно будет поискать гильзу. Наш стрелок – человек с тонким вкусом. Хотя всякое может быть. По нашим временам любой голоштанник без проблем раздобудет какое угодно оружие…

– Что вы тут плетете? – грубо оборвал его Сидорчук. – Трещите как сорока! Какая мне разница, из чего эта контра стреляла? Пускай лучше вот этот припадочный ответит, кто тут у него палит по ночам! – Он надвинулся на учителя и схватил его за грудки. – Что трясешься, гад? Чует кошка, чье мясо съела? Втюхивал тут нам – того не знаю, этого не видел. Агнец невинный! Отвечай, кто стрелял? Кому ты сказал, что мы здесь?! Контрреволюцию разводишь, гад!

Если бы не мощная хватка Сидорчука, учитель непременно рухнул бы сейчас ему в ноги. Он был раздавлен и страшно напуган.

– Что вы? Какая контрреволюция? – забормотал Талалаев. – Для меня это такая же неожиданность, как и для вас. Что вы! Я честный человек. Всегда разделял передовые взгляды… Пожалейте старушку-мать, гражданин чекист!

Сидорчук опомнился, оттолкнул от себя учителя и с презрением сказал:

– Все вы тут честные! А пуля мне была приготовлена! Думаешь, я верю тому, что талдычит этот сыщик? В меня стреляли! В нас, в бойцов революции! Но тот, кто это сделал, горько о том пожалеет! Пощады не будет!

– Да что вы в самом деле, Егор Тимофеевич! – негромко произнес Ганичкин, приближаясь к нему. – Да посмотрите на бедного учителя. Какой из него контрреволюционер? Да и насчет того, кто в кого стрелял, следует разбираться. Ночью, знаете ли, все кошки серы, как говорится. Поспешные выводы могут повести нас по ложному следу.

Сидорчук гневно посмотрел на него, оттер плечом и прошел в дом.

Глава 5

Председатель Веснянского горисполкома оказался коренастым крепким мужиком с желтоватым круглым лицом и абсолютно лысым черепом. Возле темечка красовался угловатый шрам, вероятно, от сабельного удара. У председателя были сильные мозолистые руки, а на гимнастерке был пришпилен орден Красного Знамени. Имя у него оказалось заковыристое – Аполлинарий Матвеев, но он сразу же велел Сидорчуку звать его Андреем.

– Я, знаешь, своего имени не люблю с детства, – признался председатель. – Родителей грех осуждать, но что это такое – Аполлинарий! Крестный ход какой-то, а не имя! Его святейшество Аполлинарий! Мне Андрей больше по душе – меня все так и зовут. Значит, из самой Москвы к нам прибыли. По какому, если не секрет, делу?

– Товарищ здесь один проживал, – объяснил Сидорчук. – В одна тысяча девятьсот восемнадцатом году. Был направлен сюда партией долечиваться – ранение у него было. А вот теперь пропал он. Ни слуху ни духу. Сведений о том, что погиб, не имеется. Вот мне и поручено его найти. Поможешь?

Предисполкома внимательно посмотрел на него и задумчиво сказал:

– А ведь тут уже приезжали от вас люди. Они тоже товарища искали. Не того же самого? Как бишь его фамилия, сразу не припомню – Портнов? Портков?

– Постнов, – подсказал Сидорчук.

– Точно! Постнов! – обрадовался председатель. – Чего это он вдруг вам так понадобился, а? С восемнадцатого года никто не вспоминал, а тут просто нарасхват!.. Что за товарищ, чем знаменит?

– Хороший товарищ, – жестко сказал Сидорчук. – Революционер отважный. А не вспоминали, так ведь на то причина была. Я всего тебе, Андрей, рассказать не могу, не имею права, хотя ты и геройский человек, как я вижу. Революционная дисциплина, сам понимаешь.