Фашисты

Те, кто считает и левых, и правых равно виновными, игнорируют существовавшее между этими сторонами очевидное неравенство. Я полагаю, причина этого кроется не в политической предвзятости: вероятно, дело в общем для гуманитарных наук пренебрежении вопросом отношений с военной силой. Мы должны понимать, что жестокость в политической борьбе бывает очень разного уровня. Волнения в Испанской республике нормальны для демократических стран, переживающих острый кризис: беспокойная предвыборная гонка, толпы, выходящие на демонстрации, волна забастовок, земельных захватов и локаутов как инструмент для того, чтобы диктовать условия; как спутник этих процессов — физическое унижение, запугивание, закулисные требования ввести полицию, подослать штрейкбрехеров, нанять группы физического воздействия (наблюдалось и с той и с другой стороны). Основные участники конфликта прибегали к этим методам и время от времени нарушали демократический и конституционный порядок. Борьба шла симметрично на левом и правом флангах, периодически сбиваясь на путь физического насилия, и основными целями были классовые. Однако не это уничтожило республику. Тенденция была такова, что вследствие насилия поддерживался моральный дух самых горячих сторонников, а вот умеренные легко отвращались и занимали на выборах противоположную сторону. Такой уровень насилия был контрпродуктивен — что абсолютно соответствует законам демократического общества.

Падение республики повлекло за собой насилие принципиально иного масштаба. На территории, чуть превосходящей половину страны, республика пала вследствие военного мятежа; из остальной Испании она была вытеснена армией — лучше организованной, более профессиональной, имеющей поддержку вооруженных сил двух основных фашистских держав. Разговоры левых о братстве, борьбе, силе и революции ничего не стоили по сравнению с боевой дисциплиной и организацией правых. Меня несколько удивляет, что Пейн (Payne, 1993: 383–384) на последних страницах книги, где анализируются общие причины падения республики, столько времени уделяет анализу агрессивной риторики основного защитника республики Мануэля Асаньи. Неужели он, говоря о жестокости и агрессии, не видит разницы между политической риторикой и артобстрелом? В конечном счете в стране установилось господство военной власти правых, которая свергла республику (представлявшую собой хоть и сравнительно хаотическую, но демократию), начала массовые убийства и на тридцать лет установила репрессивный диктаторский режим.

Второй вопрос касается победившего режима. Почему он принял форму гармоничного сотрудничества реакционных и корпоративных авторитаристов и как Франко сумел с такой легкостью приручить фашистов? Ответ, по большей части, прост и звучал уже неоднократно. Дело в том, что старый испанский режим в XX веке почти не пострадал. Хотя три его столпа — церковь, армия и монархия (последняя уж точно) порядком пошатнулись, страна не подвергалась внешней угрозе, правительства не участвовали в европейских войнах, и даже обрушившийся на Испанию общемировой экономический кризис был по своим масштабам невелик. В этих обстоятельствах противодействие либеральной демократии, вероятно, приняло бы консервативные, даже реакционные формы. Кризис был не настолько глубок, чтобы на сторону правых фашистов встали широкие народные массы. Когда в 1936 г. фашизм принял более широкие масштабы, его приверженцами стали в основном консервативные правые. Фашистов, которые бы перешли из социалистического лагеря, в Испании почти не наблюдалось. Но это означало, что у правых почти не было возможностей для мобилизации масс (разве что воскресные и праздничные службы). Таким образом, для свержения демократии требовалась армия, в которой методам фашизма предпочитали методы более консервативные, размеренные, нисходяще-директивные.