Фата-моргана

В палатке вечером включают карманный фонарик, подвешенный к одной из распорок. Кто-то подшивается, кто-то карябает письмецо. Взводный, педант, лепит пластырь в места, где палатка подтекает – кап-кап…

– Ну и погодка! – бурчит кто-то.

– Да, погода дрянь, – сумрачно откликается взводный. – Я когда служил, у нас парень один в такую погоду застрелился. Осенью.

– Как это? – интересуются.

– А вот так, – почти сердится взводный, – пошел на пост к складу, «Калашников», естественно, с боевыми. Дуло в брюхо, ногой на курок… И привет. Так никто и не узнал, отчего. Вроде парень как парень, ничем не выделялся, не замечали в нем ничего особенного. И на тебе!

– Псих наверняка, – презрительно сплевывает Витя Попов. – Неврастеник. Все они такие.

– Сырость не разводи – не в хлеву! – неожиданно свирепеет взводный. – Расхаркался тут…

– ???

– А то… На улицу иди плеваться!

Во как.

Ну да, вяло тянется мыслительный процесс в Олеге (никак не устроиться ему поудобнее на жестких нарах), все просто. Ничего того парня, значит, не держало. И не прельщало. Ну а его-то самого

что держит, собственно? Да, вот его лично? Там ли, здесь ли? Там – все равно, что здесь, и здесь – почти как там. Даже если здесь, то запросто можно очутиться там или где-нибудь еще. Все элементарно, никому не нужно и без разницы…

Смутно в нем ворочается, тяжело, тоскливо, но на каком-то очередном витке внезапно, в одно мгновение, вызревает и проясняется: ему тоже не надо…

Не хочет он!

А главное, решить-то все можно скоро и легко, не откладывая в долгий ящик. Хоть бы завтра!

Так любит он креветки или нет? Хорошо это или плохо – стрельбища? – вертится дремотно под мерный круглый перестук дождевых капель. Автомат «Калашников». Пистолет «ТТ» с тремя боевыми. Взять и выйти из игры – сразу. Может, не выпадет больше такого шанса. Единственное право, на которое не приходится никаких обязанностей. Вообще ничего. Вышел он, извините…

Взводный будет рассказывать: в один дождливый день… Десантник Витя Попов презрительно сплюнет. Князь ворчливо вздохнет: эх, жизнь!

На самом краю сна всплывают в розовом сполохе топорщащиеся в разные стороны острые усы креветок: ничто – хорошо это или плохо?

Утро стрельбищ пасмурное, но теплое. Тучи ползут низко и не быстро, хорошо хоть без дождя. Мир с затерявшимся небом сузился, оплотнел, затяжелел, словно насквозь пропитался влагой. Тихо и как-то глуховато, и в тишине этой со стороны полигона – гулкие, дробные удары. Бух, бух…

Олег напряженно прислушивается – то ли туда, то ли внутрь. Вчерашняя полусонная ясность замутнела, как будто не с ним. И весь какой-то тусклый, невыспавшийся, нетвердый – даже на ногах. Левая побаливает в икре – ночью свело судорогой, вскочив, лихорадочно тер ее, пока наконец не отпустило, но остаток ночи получился размазанный, почти бессонный.

На опушку, где расположился, дожидаясь своей очереди, их взвод, шумно вываливаются уже отстрелявшиеся – гам и гомон, страсти-мордасти, кто куда попал и сколько очков выбил, раскрасневшиеся азартные лица, веселые, ты куда целился, под яблочко нужно, мушка скособоченная, на курок надо плавнее нажимать, не дергать…

Воинская доблесть распирает, бередит…

– Тренируешься? – спрашивает князь, присаживаясь рядышком на пенек.

От неожиданности Олег вздрагивает и непонимающе на него смотрит.

– Репетируешь, говорю? – Князь медленно поднимает руку с вытянутым вперед указательным пальцем – вроде как целится, ребячливо пыхает губами.

– А… – Олег смущенно отводит взгляд. Даже не заметил, что действительно как бы пробует, машинально вскидывая руку.

После стрельбы из «Калашникова» все чрезвычайно возбуждаются. Оказывается, и у них во взводе народ не без способностей. Майор расцветает на глазах. Даже князь не оплошал, такие чудеса, не говоря уже про Витю Попова.

Олегу, увы, похвастаться нечем. При стрельбе он нервничал, никак не мог приладиться к автомату, ноги мешали, все мешало, он дергался, ворочался, как на нарах, пытаясь поудобнее поставить локоть, елозил ногами, в результате пули уплывали куда-то вверх, в какую-то невидимую небесную мишень. А ведь ему хотелось, правда, очень хотелось попасть, просто позарез (если даже Гогоберидзе). Самому противно – так хотелось.

Как же все-таки получилось с тем парнем? Что он думал, что чувствовал в те минуты? Особенно в предпоследнюю, когда решилось для него. Так Олег и брал автомат, словно не он, а кто-то другой, может, именно тот парень, из той дождливой осени, из той жизни.