Fatal amour. Искупление и покаяние (СИ)

— Приехали, ma cherie, — дотронулся до её щеки Ефимовский.

Марья сонно моргнула и открыла глаза. Анненков выбрался из саней, потянулся, высокая шапка свалилась с его белокурой головы.

— Идёмте, Мари, — протянул он ей руку. — Я обязан вернуть вас в целости и сохранности.

— Погоди! — остановил его Андрей.

Взявшись за воротник её шубы, Ефимовский приблизил к себе лицо девушки и поцеловал в губы. Анненков, посмеиваясь, отвернулся.

— Ступайте, Марья Филипповна, — отпустил её Андрей. — Покойной вам ночи.

— И вам, ваше сиятельство, — путаясь в подоле шубы, выбралась из саней Марья и дотронулась пальцами до припухших губ.

Князь Борис проводил её до двери, передал с рук на руки дворецкому и, легко сбежав по ступеням, запрыгнул в сани, смешно подобрав полы боярской шубы. Ямщик повернул к дому Ефимовского.

— Да ты никак передумал? — лукаво подмигнул другу Борис. — Неужели готов таки проститься с холостяцкой вольницей?

Андрей тяжело вздохнул и покачал головой.

— Считай это временным помешательством.

— Ой, ли? — рассмеялся Анненков. — Я тоже так думал. И что ты думаешь теперь? Я женюсь, Андрей! — воскликнул он, поднимаясь в санях.

Ефимовский дёрнул его за руку, усаживая обратно, дабы Борис не выпал на полном ходу из тройки. Высадив Андрея у его дома, Анненков отправился к себе.

После шумного веселья, громкого смеха и разговоров тишина его спальни показалась Ефимовскому оглушающей. Камердинер помогал ему раздеваться, а Андрей, рассеянно глядя в окно, за которым посветлело оттого, что снова пошёл снег, придавался воспоминаниям уходящей ночи. Нынче он наделал немало глупостей, начиная с обжигающих поцелуев, коими он обменивался с Марьей Филипповной и заканчивая демонстрацией князю Урусову своего к ней отношения. Он сам себе не мог объяснить, отчего вёл себя столь неосмотрительно, зачем ему понадобилось совершать поступки, влекущие за собой определённые обязательства. Конечно, можно было списать всё на сочельник, на пьяное буйное веселье, но он-то не был пьян и вполне отдавал себе отчёт в совершаемых действиях. Но более всего его озадачило поведение mademoiselle Ракитиной. Она не противилась ему, не оттолкнула, не влепила ему пощёчину и в тоже время любезничала с князем.

"Марья Филипповна многим вскружила голову. Девица бесспорно хороша, но её папеньке стоило бы больше уделять внимания её воспитанию", — вспомнились ему слова князя. Всё было так. И он всего лишь очередной болван в её коллекции. Но, нет, он вовсе не собирается становиться ещё одним трофеем. Эта ночь пройдёт, пройдёт и это сумасшествие, что вскружило ему голову в сочельник.

Повалившись в постель, Андрей ещё долго лежал без сна, против воли вспоминая сладость поцелуев, тонкий девичий стан под своими руками. Не было смысла отрицать очевидное, он влюблён, он желает её, как умирающий от жажды желает напиться из прохладного источника. Она стала для него таким источником, только она может утолить его желание, его жажду.

— Fatale passion! (Роковая страсть!), — прошептал он вслух и рассмеялся сам себе.

Но смех вышел горьким, злым. Ефимовский перевернулся на живот, пряча в подушке пылающее лицо. Он, как мальчишка, изнывает от желания обладать женщиной.

— Будь ты проклята! — прошипел Андрей в подушку.

Разве можно любить ту, что дарит свою благосклонность всякому? Ту, ради которой отдал жизнь Мишель, при том что сам стал для неё лишь ещё одним трофеем? Женщину, не ведающую истинного чувства, играющую чувствами. Нет. Это станет предательством памяти брата. И его собственным унижением. Он не станет волочиться за ней, оставив это сомнительное удовольствие соплякам, готовым с восторгом ловить каждый фальшивый взгляд этой пустой кокетки.

Вернувшись домой, Марья насилу доплелась до своих покоев. Настасья сняла с неё шубу и сарафан, переодела в ночную рубашку и уложила в постель, заботливо подоткнув одеяло. Погасив свечи, горничная тихо выскользнула в будуар и повалилась на кушетку. Плечи её содрогались от беззвучных рыданий, глаза опухли и горели от пролитых слёз. Завтра, уже завтра тот, кого любила всем сердцем, станет под венцы с другой женщиной, с той, что ровня ему, с той, что достойна его, а ей останутся только воспоминания о тех редких часах, что проводила в его объятьях.

Разбудил Настасью хриплый крик из спальни барышни. Свалившись спросонья с кушетки, она подобрала юбки и со всех ног кинулась в опочивальню. Марья, сидела на постели с бледным перекошенным от ужаса лицом, повторяя только одно слово:

— Мишель, Мишель, — шептала она.

— Выпейте, барышня, — налила в стакан воды из графина и протянула хозяйке Настёна.

Зубы Марьи стучали о край стакана, вода пролилась, потекла по подбородку, капая на грудь.

— Привиделось что? — погладив спутанные волосы, поинтересовалась горничная.

— Миша, — стуча зубами, отвечала Марья. — Будто я в храме стою под венцами, а он рядом. Лицо бледное, мёртвое, — вцепилась она в руку Настасьи.

— Господь с вами, барышня, — перекрестила её девка. — Сергей Филиппович нынче женится, вот вам с хмельной головы и привиделось.