Fatal amour. Искупление и покаяние

— Возможно, после того, что я тебе скажу, один мой вид вызовет в тебе неприязнь, — тихо обронил Борис. — Ты никогда не думал, что ты слишком возгордился своей добродетелью, Andre? Ведь отчасти в своих бедах повинен ты сам. Считая Марью Филипповну виновницей смерти своего брата, ты осудил её, не дав себе труда разобраться во всём, а меж тем вся её вина состояла лишь в том, что она позволила себе легкомысленно увлечься чужим женихом, за что и была жестоко наказана. Ты слишком строго судишь поступки других людей, в то время как сам ничуть не лучше любого из нас. Вспомни, что ты мне рассказывал о своей службе на Кавказе. Твоё высокомерие и гордость стоили жизней вверенных тебе людей. Из-за своей гордости ты отпустил наивную и доверчивую барышню, прекрасно понимая, какие последствия может иметь её грехопадение, случившееся отчасти и по твоей вине, ибо ты не сумел обуздать собственные страсти и взял то, что тебе предложили, а после ещё и обвинил Мари в том, что она намеренно завлекала тебя в ловушку. Даже нынче, признаваясь в своих чувствах к ней, ты продолжаешь считать её ниже себя, а между тем, я готов поручиться, что ежели ей станет известно о том, что Nicolas жив, она сама откажется от тебя. Подумай, какую муку ты причинишь ей, открыв эту тайну.　

Обличительная речь Бориса возымела тот эффект, на который князь и рассчитывал. До того бледное лицо графа Ефимовского после его слов запылало румянцем стыда. Андрей низко опустил голову, стараясь выровнять дыхание.　

— Я не могу ответить тебе, — Борис тяжело вздохнул. — Но знай, какое бы решение ты не принял, я всегда буду на твоей стороне.　

— Я должен подумать, — мрачно отозвался Андрей.　

— Чем дольше ты будешь откладывать решение, тем мучительнее будут твои сомнения, — с этими словами Борис поднялся с кресла.　

— Есть ещё один выход, — заметно волнуясь, произнёс Ефимовский. — Я попрошусь в действующую армию.　

— Искать смерти на полях сражений — поступок недостойный, — осуждающим тоном отозвался Анненков. — Подумай о матери, о Мари, о том, что ты последний в роду.　

— Не последний, — возразил Андрей, ухватившись за эту мысль. — Есть Мишель.　

— Он — князь Куташев, — напомнил ему Борис. — Решай, Andre, — Анненков протянул ему свою руку для прощального рукопожатия.　

Простившись с Борисом, Андрей вернулся в кабинет. Он хотел написать Марье Филипповне, что вернулся в столицу, но не смог, по-прежнему считая, что не должен даже приближаться к ней, хотя разговор с Анненковым в значительной мере поколебал твёрдость его убеждений в том, что есть добро и зло.　

Несмотря на то, что Ефимовский старался по мере возможностей избегать появления в обществе, однако же, о его возвращении очень скоро стало известно. Вести о том дошли и до Марьи Филипповны, по-прежнему пребывающей в своём небольшом имении Ракитино. Сергей Филиппович, полагая, что она уже знает обо всём, сам написал сестре о возвращении графа в Петербург, даже не представляя, какую бурю эмоций вызовет его письмо, которое княгиня Куташева получила в конце мая.　

Для Марьи Филипповны горько было осознать, что вернувшись из Польши, Ефимовский так и не удосужился сообщить ей о том, несмотря на то, что минуло почти два месяца с его приезда. Прочитав письмо брата, княгиня страшно побледнела и, сославшись на мигрень, удалилась в свои покои, оставив сына, с которым играла до того, на попечении бонны. Только оставшись в одиночестве и зная, что никто не увидит её отчаяния, Марья бросилась на постель лицом в подушки и зашлась в истеричных рыданиях.　

Ей казалось, что она в своей жизни выплакала уже все слёзы, но непонятное равнодушие любимого человека вновь ранило её измученное сердце. Пытаясь понять причины его молчания, молодая вдова напридумывала себе Бог знает чего. Ей пришло в голову, что он охладел к ней, ведь они так давно не виделись, а он молод и хорош собой и, конечно же, ему не раз выказывали знаки внимания. Возможно, он встретил ту, что не обременена прошлыми скандалами и станет ему достойной супругой.　

В пользу этого предположения говорило и письмо Ирины, которое Марья получила накануне, и в котором княгиня Анненкова ни словом не обмолвилась о возвращении Андрея, видимо, щадя чувства подруги.　

Наплакавшись до мигрени, Марья вышла из спальни, когда уже совсем стемнело. Спустившись в маленькую гостиную, она присела к изящному дамскому бюро, дрожащей рукой зажгла свечи в бронзовом канделябре и положила перед собой чистый лист. Стараясь сохранить решимость, княгиня Куташева обмакнула перо в чернила и вывела на бумаге: