Фатальный Фатали

- Знаем. И об алфавите вашем, и об обсуждении, все-все! А где вы были сегодня вечером? Ведь не станете отрицать, что вели антиправительственные разговоры? - Неужто тот слуга?! - Вы, конечно, будете отрицать, иначе вас пришлось бы выслать.

- А какие народные песни он пел!

Наивный, он думает, что мы ничего не знаем, а мы о каждом его шаге!

"Надо предупредить!"

И вы не успеете предупредить, уже поехали, а рыжего оставим пока на свободе, может, у него еще какие люди есть, из Лондона приехал, какие-то русские газеты привез, отсюда к вам засылали, ваше правительство возмущенные ноты посылало: мол, усилить! не пропускать! А мы не дикари какие, вроде вашего царского правительства, мы частных лиц не трогаем, тем более что эту вашу газету у нас не понимают. Но вести речи против султана! Кстати, а вам понравилось у нас? Очень? Стамбул - это город всех городов, вы правы! А не мелькнула у вас мысль остаться у нас, а? Мы вам создадим прекрасные условия, вы ученый, вы писатель, к вашему слову...

- Не утруждайтесь, не надо! А эту песню знаете? Кемал Гюней ее ах как прекрасно спел на сазе! Он потомок самого Ашик-Кериба.

Выпустили Фатали в три ночи.

- Извините, но если вдруг вздумаете остаться... - Фатали взглянул с такой тоской. - А ведь вам будут неприятности, вы думаете, в посольстве вам поверят?! И там, в Тифлисе?!

Утром известил Богословского, тот - немедленно послу.

- Как? Вас? Сам наместник! Великий князь! Генерал-фельдцехмейстер! ("Что же вы-то?! Народные песни! Посылают тут всяких татар!") Мы подадим жалобу!

- А может, не надо? - Богословский послу.

- Да? - тот сразу согласился.

Предупредить Фазыла! С трудом отыскал дом Немала Гюнея. Дверь и окна заколочены. "Вот она, твоя революция! Вы только начинаете, а мы, увы, уже прошли три этапа: было в декабре, было в апреле, были волнения и в октябре! Вот бы Александр знал, что "Колокол"! И "вы нам не поможете"!"

И вдруг вспышка: султан поддерживает Шамиля, чтоб ослабить царя, а царь - отчего бы и ему не помочь, чтоб ослабить султана?! Интриги, козни во дворце, запутать в раздорах, подкупить, суля золотые рубли, проникнуть в самое сердце, пронюхать, кто чем дышит, чтоб ослабить! Эти имперские страсти! Лишь догадка - вспыхнула и погасла.

В доме Али-Турана траур: ночью забрали сына.

"Говорила я тебе, не связывайся с земляками!" И на Фатали: "Куда водил?!"

"Я попрошу премьера, - обещает Фатали, - я добьюсь!"

"Не надо, я сама! Посмели как! Я через принца! Я накажу их!"

Но Фатали все же попросил Фуад-пашу.

"Вы что же, приехали за арестованных хлопотать? Или по поводу алфавита?!" - А в глазах все та же ирония, улыбается непонятно чему.

А когда по возвращении в Тифлис Фатали натолкнется на стену недоверия - сообщили! - он вспомнят Немала.

Я не знаю, где ты, Немал, жив ли, но я возьму твое имя для нового своего сочинения и скажу в нем все, не таясь.

Я отправлю тебя как индийского принца, изгнанного из родного края, к персиянам, воинствующим фанатикам, и ты напишешь оттуда свои бунтарские письма персидскому принцу, тоже изгнанному из страны деспотом.

Кемал - это Мудрость.

Кемалуддовле - это Мудрость Государства.

Умру и я, и тебя, Кемал, не будет, но наши идеи, наши муки, наше стремление хоть что-то изменить в этом деспотическом мире останутся в письмах, "Письмах Кемалуддовле" (и каждая страница как листовка), и новые Фатали придут нам на смену - это неизбежно! неминуемо и неотвратимо! нескончаемый протест, бунт, борьба, бой, покуда живы деспотизм и рабство.

"Вы не думайте, что века должны протечь, покуда люди будут напитаны идеями Кемалуддовле и достигнется предполагаемая цель: напротив, подобные идеи очень быстро обобщатся в массе, одна только инквизиция могла бы удержать читателя от подобных рассказов, ибо велико увлечение в еретических рассуждениях против догм и деспотизма, сковывающих и подавляющих свободную мысль и волю человека", - пишет Фатали.

"Спасение души"! О чем вы? О каком спасении вы толкуете?! Оно не занимает ни автора писем, ни их собственника. Мы даем предпочтение лишь той вере, которая делает человека счастливым на этой земле и в реальной жизни.

Цензура?!

Фатали об этом не думает. Он пишет все, что считает нужным написать, доколе кривить душой?

ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА

Но - о, парадоксы! - Фатали однажды пришлось надеть на себя мундир цензора: замещать на время двухмесячного отпуска отъезжающего за границу цензора по восточной литературе Кайтмазова.

И Фатали стал цензором.

И к нему - так ли уж и невозможно, чтоб эти картины вдруг не вспыхнули в воображении? - пришел автор или собственник писем, очень похожий на Кемала и почти Кемалуддовле, будто точь-в-точь Фатали.

- Ах, вы принесли "Письма"? Чтоб я разрешил их печатать? Дал свое благословение?! - О, Мундир!.. Что ты делаешь с человеком! Глаза читают по-иному, а мысли подключены к какому-то неведомому центру, и оттуда идет особый ток!