Фатальный Фатали

Ты знал трех Александров и печалился об их судьбе. И он, тот, который будто бы за царя и будто бы против горцев, тоже сокрушался о судьбе Александров: "Я был глубоко тронут трагическою кончиною Пушкина... Я не сомкнул глаз во всю ночь и на рассвете дня был уже на крутой горе, ведущей в монастырь святого Давида. Придя туда, я призвал священника и попросил отслужить панихиду над могилой Грибоедова, над могилой поэта, попранного святотатственными ногами, без камня, без надписи! Я плакал тогда, как плачу теперь, - плакал горячими слезами, плакал над другом и товарищем по жизни, оплакивал самого себя. А когда священник запел: "За убиенных боляр Александра и Александра", я чуть не задохнулся от рыданий: этот возглас показался мне не только поминовением. Да, я сам предчувствую, что смерть моя будет также насильственна и необычна, и она недалеко от меня. Какая, однако, роковая судьба тяготеет над поэтами нашего времени. Вот уже трое погибли, и какою смертью!" Повешен. Растерзан. Убит.

И третий Александр - он сам.

- Кстати, Фатали, я рассказывал тебе как-то о нем, - говорит Аббас-Кули. - Мы вместе штурмовали крепость Байрут, а потом я лжеантиквария разоблачал. Он, Александр Бестужев, рядовой егерского полка, и я, главный переводчик при Паскевиче. Представляешь, низкорослый такой крепыш, упитанный, выдавал обыкновенную медную крышку, ты ведь знаешь, она на шлем похожа, за шлем самого пророка Мухаммеда! Ну и плут! - И умолк. До разоблачения ли теперь лжеантиквария?!

- Есть еще четвертый, Аббас-Кули-ага, и он, ненадолго переживший всех их, в бреду малярийной лихорадки вспоминал своих тезок, - Александр Одоевский! Вы с ним разминулись в пути, может быть, в Шемахе: вы ехали, отозванные бароном Розеном, из Кубы в Тифлис, а он - в Кубу, подавлять кубинское восстание! О вас ему рассказывала Нина Чавчавадзе. Его суждено было узнать мне.

Четыре Александра! И еще будут: изгнанный из страны; объявленный сумасшедшим; и - сослуживец Фатали, который возникнет и исчезнет, будто и не было его вовсе. Но Фатали пока знает четырех: одного зарезали, о другом его восточная поэма, третий вскоре будет убит горской пулей, четвертого скосила лихорадка, - это при Фатали Лермонтов шепотом Одоевскому: "Говорили, что ты!..."

Еще один Александр, помимо тех, которые были и будут, - только и разговоров в Тифлисе: вернулся Александр Чавчавадзе!

А как мечтал Фатали попасть к нему домой, познакомиться с ним! Человек-легенда, генерал, с которым даже император - это грузины меж собой - не сладит: дважды ссылали в Тамбов, и оба раза за участие в заговоре за независимость Грузии и восстановление трона Багратидов. Но возможно ли?! Ссылали и выпускали: в первый раз помогло ходатайство отца (еще бы - именем царя Картли-Кахети Ираклия II подписал Георгиевский трактат, вверили судьбу Грузии России, а потом стал отец Александра Чавчавадзе полномочным министром грузинских царей при Российском императорском дворе), а во второй раз-здесь ходатайств не счесть, и, прежде всего, собственные заслуги, дрался против Наполеона, медаль за взятие Парижа, воевал с персами, а там удивительно переплелось как! - в стане персидского войска, против Александра Чавчавадзе - другой Александр. Царевич. Сын царя Ираклия II. Много их, братьев, - все угомонились, а он переметнулся к персам, возглавляет войско, надеется с помощью шаха восстановить трон Багратидов!

И враги, и - надежда: ведь с ним, Александром, который надеется, установлен контакт! И шифр для секретной переписки - особая азбука! составленный иеромонахом Филадельфосом (!) Кикнадзе. И тщательный план действий - все-все учтено! - "Распоряжение на первую ночь", и день вооруженного захвата власти с надеждами на царевича, и дальние-дальние страны (франки? ингилис?...). И - предательство в собственных рядах! А как он, бывало, плясал, предатель! Ноги-струны, быстрый взгляд, искры из-под теперь-то можно сказать! - копыт. "Иассе! Иассе!..." - кричали ему, а это и возглас, чтоб подбодрить плясуна, и имя его, предателя. А ведь победи тогда восстание, и быть Александру Чавчавадзе военным министром в грузинском правительстве. И он же - не это ль причина снисхождения? - отец неутешной вдовы Нины Грибоедовой-Чавчавадзе.

"А ты о масонстве! Кто за тебя, Фатали, походатайствует?! Какой князь? И никто даже не узнает! Заглохнет голос меж стен каземата, крикнуть не успеешь! Да и кому кричать?!"

Поди ответь Хасаю Уцмиеву!

"Могу вас познакомить, Фатали. - Это Бакиханов, познакомил с Хасай-ханом. - Вы оба ровесники, крепко друг за друга держитесь". Оба статны, Хасай крупнее чуть-чуть, а с Чавчавадзе знакомить не спешит: ханская гордость не позволяет Бакиханову являться незвано к грузинскому князю. А может, хочет сначала приглядеться, что к чему? Чист, ну а все же? "Крестник Екатерины Великой! - говорит или размышляет вслух Бакиханов. - И дочь-красавица, названная в честь императрицы Екатериной!"

Может, Одоевский?