Фаворитки короля Августа II

Преемница Остергаузен была последней в ряду красавиц, умевших продержаться хотя некоторое время при Дворе Августа Сильного, пользуясь его расположением. Графиня Анна Оржельская была последней, но вместе с тем наиболее оригинальной и наиболее замечательной из фавориток.

Отношения короля польского к этой женщине можно объяснить, принимая во внимание не только характер коронованного Дон Жуана, но и общую распущенность нравов, преобладавшую в это время при Дворе. Эти отношения были не только позорны в полном значении этого слова, они были неестественны и противоречили здравому чувству.

Упоминая об этом эпизоде, можно себе представить, до чего доходили правители XVIII века в своем презрении к гражданским и человеческим законам, какова была безнравственность князей и сановников, не признававших никаких прав и законов, Эта эпоха представляет резкий контраст с предшествующей, отличавшейся монашеской суровостью и воздержанием от всяких мирских соблазнов. Отсутствие всякого нравственного чувства и полная распущенность царили при Дворе и в придворных кругах.

Графиня Оржельская, которую Август Сильный избрал фавориткой на склоне своей жизни, находилась с ним в близком родстве: она была его родная дочь.

Нам это может показаться невероятным, между тем это факт, вполне несомненный, основанный на самых достоверных источниках.

Графиня Оржельская родилась в 1707 г. Ее мать была прекрасная Генриетта Дюваль, дочь трактирщика, у которой польский король нередко проводил целые ночи. Дочь Генриетты жила в Варшаве некоторое время в неизвестности, пока один из ее братьев, граф Рутовский, сын прекрасной Фатимы, не представил королю сестру-красавицу.

До этого времени Август еще не признавал ее своей дочерью. В первый раз король ее увидел в мундире гренадерского потсдамского полка, и очарованный отец с этого дня не отпускал ее от себя.

По словам современников, графиня Анна имела большое сходство с отцом. Это сходство проявлялось не только в очертаниях лица, но и в характере и в темпераменте. Она принадлежала к так называемым «львицам XVIII столетия» и отличалась большой ловкостью во всех мужских упражнениях. Она ездила верхом, как татарин, курила, как солдат, и любила веселые пиры.

По словам маркграфини Байрейтской, Фридрих Великий тоже познакомился с прекрасной дочерью польского короля.

Маркграфиня рассказывает об этом в своих известных мемуарах. Во время карнавала 1728 г. Фридрих Вильгельм посетил со своим сыном Дрезден и встретил блестящий прием при Дворе. Дня через два после своего приезда он писал своему другу Зеккендорфу, австрийскому посланнику в Берлине, следующее:

«Великолепие местного Двора не уступает ни в чем Двору Людовика XIV; что касается увеселений, могу сказать, не преувеличивая, что я ничего подобного еще не видел».

Польский король, любивший роскошь, старался показать себя во всем своем блеске, устраивая в честь пребывания прусского короля бесконечные празднества и увеселения.

Король прусский приехал в сопровождении генерала Грумкова, Лебена, полковника Крёхера и трех других придворных.

По желанию Августа Сильного в Берлин отправили курьера с особым приглашением для молодого кронпринца.

Встреча обоих королей отличалась большой сердечностью. В первый вечер был устроен обед на двадцати столах, за которым следовал бал, продолжавшийся до пяти часов утра. И так проводили один день за другим. На третий день явился кронпринц прусский. Он со своей свитой остановился в доме графа Флемминга.

Молодому Гогенцоллерну, жившему до того под строгим надзором отца, открылся новый мир при роскошном Дворе короля польского. Мы знаем, что он не оставался равнодушным ко всем соблазнам и приманкам, его окружавшим.

На одном маскараде, где король Август был хозяином, и участвовала графиня Оржельская, она с принцем Вейсенфельским явилась во главе итальянских комедиантов. Прусский кронпринц был в костюме норвежского крестьянина, а его суровый отец нарядился арлекином.

Король прусский, возвращаясь в Берлин, страшно утомился от этих беспрерывных празднеств. Он еще раньше писал своему другу Зеккендорфу:

«Я живу в Дрездене, где веселюсь и танцую, утомляясь гораздо больше, чем если бы мне пришлось ежедневно гоняться за двумя оленями. Трудно себе представить, до чего доходит любезность короля».

Что касается развратной жизни «саксонского Вавилона», то король прусский пишет своему другу:

«Я возвращаюсь домой в следующую среду, измученный веселым времяпрепровождением. Такого рода жизнь, без сомнения, нельзя назвать христианской, но беру Бога в свидетели, что я никакого удовольствия в ней не нашел и возвращаюсь домой таким же чистым, как уехал».

Его сын испытал совершенно иное. Кронпринц не мог сказать о себе, что возвращается в Берлин таким же чистым, каким уехал. В круговороте веселого карнавала, увлекшего молодого кронпринца, он, как говорят, пленился прекрасной формерой и еще более прекрасной графиней Оржельской, о которой упоминает его сестра в своих мемуарах.