Фавориты Фортуны

— Человек первого класса, дорогие мои коллеги-сенаторы, — именно то, что нам нужно. Человек первого класса. Известный человек, состоятельный, с доходом не менее трехсот тысяч сестерциев в год. И все же, поскольку Рим — древний город, некоторые вещи либо не изменились вовсе, либо продолжают функционировать, но с лишними людьми или добавленными функциями. Как, например, первый класс. В самом начале у нас было восемнадцать старших центурий. Мы упорно сохраняли эти восемнадцать центурий по сто человек в каждой. Когда в результате роста первого класса мы получили еще семьдесят три дополнительных центурии, мы решили расширить первый класс другим способом — не прибавляя число центурий, а увеличивая количество человек в каждой центурии свыше первоначальной сотни. Итак, мы получили тысячу восемьсот человек в восемнадцати первоначальных центуриях и много тысяч человек в семидесяти трех других. Так почему бы, спросил я себя, не предложить выполнять общественные обязанности этим тысячам людей первого класса, которые по социальному положению и по происхождению не могут принадлежать к восемнадцати центуриям, владеющим общественной лошадью? Если бы эти, более молодые люди составляли треть каждого жюри, груз обязанностей для одного человека сделался бы значительного легче. Но большим стимулом для младших всадников будет их название — tribuni aerarii. Вообразите, если вам потребуется жюри, скажем, из пятидесяти одного присяжного: семнадцать сенаторов, семнадцать рыцарей с общественной лошадью и семнадцать tribuni aerarii. Семнадцать сенаторов имеют опыт, знают законы и давно знакомы с обязанностями жюри. Семнадцать всадников с общественной лошадью происходят из известных семей и богаты. А семнадцать tribuni aerarii обладают свежестью, новым и совершенно другим опытом, членством в первом классе римских граждан и, по крайней мере, значительным состоянием.

Луций Котта вновь протянул руки вперед. Правая опустилась вниз, левой он показал на бронзовые двери Палаты.

— Вот мое решение, почтенные отцы! Тройственный состав жюри с равным членством от трех структур первого класса. Если вы дадите мне senatus consultum, я сформулирую мое предложение, как полагается, и представлю его Трибутному собранию.

У Помпея были фасции на сентябрь. Он сидел в своем курульном кресле на переднем краю возвышения. Возле него стояло пустое кресло Красса.

— Что скажет избранный старший консул? — спросил Помпей, как положено, Квинта Гортензия.

— Избранный старший консул хвалит Луция Котту за великолепно проделанную работу, — ответил Гортензий. — Как курульный магистрат и как судебный адвокат, я аплодирую этому в высшей степени разумному решению злободневной проблемы.

— Избранный младший консул? — спросил Помпей.

— Я согласен с моим старшим коллегой, — ответил Метелл, у которого не было причины противиться предложению теперь, когда дело Гая Верреса ушло в прошлое, а сам Веррес исчез.

Опрос продолжался. Никто не мог найти изъяна. Были некоторые, конечно, кто хотел к чему-нибудь придраться. Но всякий раз, думая о том, чем для них могут обернуться эти возможные изъяны, они вздрагивали и молчали.

* * *

— Это действительно великолепно, — сказал Цицерон Цезарю, когда, выходя из Палаты, они оказались рядом. — Мы с тобой оба любим работать с честными присяжными. Каким ловким оказался Луций Котта! Взяточнику придется покупать две части жюри, чтобы обеспечить себе нужный вердикт, — что значительно дороже, чем покупать всего лишь половину! И то, что примет одна часть, две других захотят отклонить. Я предсказываю, мой дорогой Цезарь, что взяточничество в жюри хотя и не исчезнет полностью, но значительно уменьшится. Tribuni aerarii будут считать делом чести вести себя порядочно и оправдывать свое членство среди присяжных. Да, действительно, Луций Котта решил очень умно!

Цезарю было очень приятно сообщить об этом своему дяде за обедом в своем собственном триклинии. Не было ни Аврелии, ни Цинниллы. Циннилла была на четвертом месяце беременности, ее постоянно тошнило, а Аврелия присматривала за маленькой Юлией, которая тоже не совсем хорошо себя чувствовала. Так что мужчины обедали одни, чему были даже рады.

— Признаюсь, я думал о взяточничестве, — сказал Луций Котта, улыбаясь. — Но не мог же я говорить открыто об этом, если хотел, чтобы мое предложение одобрили.

— Правда. Тем не менее об этом подумали многие, а что касается Цицерона и меня, мы находим это громадным достижением. С другой стороны, Гортензий мог в душе сожалеть об этом. Если не говорить о взяточничестве, лучшее в твоем решении то, что оно сохраняет постоянные суды Суллы, которые я считаю величайшим прогрессом в римском правосудии со времен установления слушаний и жюри.