Федор Достоевский

Что до Настасьи Филипповны, то она предвидит свою смерть с самого начала приключения. «Я бледна, как мертвец», – замечает она с кривой улыбкой перед тем, как идти венчаться в церковь. И в самом деле, у этой грешной страждущей души нет иного выхода, кроме смерти. Настасья Филипповна любит Рогожина как самка, привлеченная запахом самца. Она любит Рогожина, но понимает, что этот мужлан недостоин ее. Только князь может спасти ее от окончательного падения, но его любовь слишком походит на сострадание и не может удовлетворить ее. Она горда. Она не приемлет милостыню из жалости. И из чувства противоречия она лелеет свое бесчестье – препятствие, которое мешает ей быть любимой так, как она сама хочет. «Вы… могли полюбить только один свой позор и беспрерывную мысль о том, что вы опозорены и что вас оскорбили, – говорит ей Аглая. – Будь у вас меньше позору или не будь его вовсе, вы были бы несчастнее». Потребность смирения странно сочетается в Настасье Филипповне с безмерным тщеславием. Суть в том, что она жаждет смириться, но не желает быть усмиренной. И эта особенность свойственна всем созданиям Достоевского.

Вокруг этих трех протагонистов кишит живописная толпа паразитов, циников, падших.

Лебедев – подобострастный чиновник, сальный сводник, ростовщик, лжесвидетель, но зато он глубокомысленно толкует Апокалипсис и горько оплакивает участь графини Дюбарри. Он говорит Рогожину: «А коли высечешь, значит, и не отвергнешь! Секи! Высек, и тем самым запечатлел».

Есть еще генерал Иволгин, «отставной и несчастный», самозабвенный врун, переставший отличать вымысел от реальности.

Есть также влиятельный генерал Епанчин, влюбленный вздыхатель Настасьи Филипповны, и еще один вздыхатель – Ганя, который подумывает жениться на ней, чтобы обеспечить себе карьеру: «Стоит эта „мука“ семидесяти пяти тысяч или не стоит?»

Есть красивая Аглая, которая и смеется над князем, и обожает его. Есть, наконец, особенно любопытная фигура Ипполита, больного чахоткой юноши; его дни сочтены и последнее его желание – прочесть публично свою исповедь.

Образом этого умирающего Достоевский ставит проблему высшей значимости последних мгновений жизни.

Душа Ипполита, как и душа его создателя, – арена борьбы двух начал: материи и духа.

Есть ли что-нибудь за стенами? Существует ли сила, способная победить законы Природы? Возможно ли чудо Воскресения или же все в мире отрегулировано по формуле «дважды два – четыре»? И Ипполит обращается к Христу, несущему свет Истины. Он вспоминает картину, виденную в доме Рогожина, на которой изображен Христос, только что снятый со креста. «На картине это лицо страшно разбито ударами, вспухшее, со страшными, вспухшими и окровавленными синяками, глаза открыты, зрачки скосились; большие, открытые белки глаз блещут каким-то мертвенным, стеклянным отблеском. Но странно, когда смотришь на этот труп измученного человека, то рождается один особенный и любопытный вопрос: если такой точно труп (а он непременно должен был быть точно такой) видели все ученики Его, Его главные будущие апостолы, видели женщины, ходившие за Ним и стоявшие у креста, все веровавшие в Него и обожавшие Его, то каким образом могли они поверить, смотря на такой труп, что этот Мученик воскреснет? Тут невольно приходит понятие, что если так ужасна смерть и так сильны законы Природы, то как же одолеть их? Как одолеть их, когда не победил их теперь даже Тот, Который побеждал и природу при жизни своей, Которому она подчинялась, Который воскликнул: „Талифа куми“, – и девица встала, „Лазарь, гряди вон“, – и вышел умерший?»

И действительно, тайна Христа бессильна опровергнуть законы Природы, победить принцип «дважды два – четыре». Чудотворного Человека схватили, как простого смертного, и вся мощь Его мысли не спасла Его ни от гвоздей, раздирающих Его скрюченные ладони, ни от копья, проломившего Его ребра, ни от плевков, стекающих по Его пресветлому Лику.

Так, Природа мерещится Ипполиту «в виде какой-нибудь громадной машины новейшего устройства, которая бессмысленно захватила, раздробила и поглотила в себя, глухо и бесчувственно, великое и бесценное Существо – такое Существо, Которое одно стоило всей Природы и всех законов ее, всей земли, которая и создавалась-то, может быть, единственно для одного только появления этого Существа!».

Все философские системы и все религии не преодолеют законов материального мира и закона чисел. Говорят, что Христос воскрес, но самый Его позорный конец свидетельствует, что вера тщетна, – миром правит неумолимый закон – закон смерти.

Что ж! Раз дело обстоит так, раз существует только бездушная вечная сила – Первый Двигатель, который уничтожает без разбору добрых и злых, детей и стариков, тупых буржуа и чистых гениев, остается лишь склониться перед ним, чему пример подал сам Христос. Но признать владычество Первого Двигателя вовсе не значит обожать его. «Неужто нельзя меня просто съесть, не требуя от меня похвал тому, что меня съело?» – вопрошает Ипполит.