Фёдор Достоевский. Одоление Демонов

Будто повинуясь фантазии размечтавшегося старика Ихменева, помогло литературное занятие и самому Достоевскому. Еще летом 1861 года, работая как «почтовая кляча», он мог только мечтать и об отдыхе, и об Италии — и сетовать на свою судьбу: «В Италию, в Италию! А вместо Италии попал в Семипалатинск, а прежде того в Мертвый дом. Неужели ж теперь не удастся поездить по Европе, когда еще осталось и сил, и жару, и поэзии. Неужели придется ехать лет через десять согревать старые кости от ревматизма и жарить свою лысину и плешивую голову на полуденном солнце. Неужели так и умереть, не видав ничего!»

Теперь же, год спустя, «Мертвый дом» больше не держал его. Автор определенно входил в моду — пользовался сочувствием и возбуждал участие. «И кто не желал выслушать рассказа о темном страшном быте каторги из уст даровитого литератора, который сам провел четыре года в ссылке среди всякого рода преступников и несчастных? Самая фигура Достоевского, с кротким и мрачным выражением на страдальческом лице и его несколько глухой, но трогающий голос сильно действовали на публику…» ^[116]— писал мемуарист — современник.

«Мертвый дом» еще печатался во «Времени», производя на читателей потрясающее впечатление («…в авторе их видели как бы нового Данта, который спускался в ад тем более ужасный, что он существовал не в воображении поэта, а в действительности» ^[117]

), а автор заносил в записную книжку предполагаемый маршрут своего первого заграничного путешествия: «Дрезден. Франкфурт am Mein. Гейдельберг. Мангейм. От Мангейма по Рейну до Кельна. Из Кельна в Брюссель. Париж». Впервые в жизни он хлопотал и о заграничном паспорте; поездка за границу «для пользования гастейнскими водами и морскими купаниями в Биаррице» по запросу министерства внутренних дел должна была быть «высочайше утверждена» ^[118]. И, как бы оправдываясь перед младшим братом Андреем за свой вояж, писал: «Я человек больной, постоянно больной, а дела в последнее время навалил на себя столько, что едва расхлебал. Не с моими силами брать на себя столько».

За день до отъезда он оставил Марье Дмитриевне доверенность на гонорар за отдельное издание «Мертвого дома», которое удалось выгодно запродать книжному купцу Базунову. Он оставлял ей «в случае болезни или смерти за границею» также и права на окончательный расчет по контракту.

Через пять дней после отъезда из Петербурга Достоевский впервые в жизни переступил порог курзала в Висбадене и впервые в жизни играл на рулетке.

Завязывались новые узлы его будущих романов.

Глава восьмая. Роман с «Русским вестником»: пролог и экспозиция

I

После двух заграничных путешествий — 1862 и 1863 годов, — занявших в общей сложности пять месяцев; после замечательного успеха двух крупных сочинений, вернувших ему имя и репутацию знаменитого писателя; после блистательно начатого журнального предприятия; после многочисленных литературных чтений и вечеров, на которых он выступал под аплодисменты капризной столичной публики, — удача, едва дав Достоевскому как следует приноровиться к редакторской лямке и сложным семейным обстоятельствам, вдруг отвернулась, разом отняв у него все, будто он и впрямь играл и проигрался дотла.

В конце мая 1863 года редакция «Времени» получила уведомление С. — Петербургского цензурного комитета о прекращении журнала: «Государь император, по всеподданнейшему докладу г. Министра Внутренних Дел о помещении в № IV журнала «Время»статьи, под заглавием «Роковой вопрос

», в высшей степени неприличного и возмутительного содержания, по предмету польских дел, идущей прямо наперекор всем действиям Правительства и всем патриотическим чувствам и заявлениям, вызванным внешними обстоятельствами, и оскорбляющей народное чувство, а также о вредном направлении этого журнала, высочайше повелеть соизволил в 24 день мая прекратить издание журнала „Время”» [119].

В те же дни A. B. Никитенко записал в «Дневнике»: «В апрельской книжке журнала «Время» напечатана статья под названием «Роковой вопрос» и подписанная «Русский», самого непозволительного свойства. В ней поляки восхвалены, названы народом цивилизованным, а русские разруганы и названы варварами. Статья эта не только противна национальному нашему чувству, но и состоит из лжей. Публика изумлена появлением ее в печати…» ^[120]Ни для кого из близкого литературного круга красноречивый псевдоним не составлял тайны: таинственным «Русским» был H. H. Страхов (уже через два дня после закрытия журнала хозяйка литературного салона Е. А. Штакеншнейдер отметила в «Дневнике»: «С «Временем» случилось большое несчастье, его запретили за статью Страхова о Польше… Полонский в отчаянии. Страхов больше всех: Достоевские жили журналом… Только со Страховым, только со «Временем» могло случиться подобное обстоятельство…» ^[121]).