Федор Шуруп

— Ну, а вы, товарищи, не вместе ли с ними были? — обратился он к двум ломовикам в балахонах, пропитанных салом, дегтем, мучной пылью и всякой дрянью.

— Мы что? Мы просто любопытствующие, — уклончиво ответили ломовики. — Наше дело — сторона.

— Вы хозяева или рабочие?

— Работники…

— Как же вы говорите — сторона? Ваше дело быть вместе с рабочими! Небось не сладко живете?

— Хуже некуда!

Среди толпы Федор заметил Васяню, тихо пробирающегося к нему.

— Ты как здесь? — изумился он.

— А я за тобой следом. Как ты вышел, так и я, чтоб ты не заметил.

Федор покачал головой. Внутри он испытывал смешанное чувство: гордость за сына и недовольство его своеволием. Спокойно, по-товарищески он сказал:

— Вот что, Васяня! Ты еще не дорос до таких дел. Немедленно возвращайся домой и передай матери, чтоб она не беспокоилась за меня… Понял?

— Хорошо, — ответил Васяня. — Я скоро добегу…

Уже совсем смеркалось. Улица погрузилась в темноту, и только вдали в туманной мути светился желтым бельмом одинокий фонарь против какого-то купеческого дома.

— Что же, товарищи! — обратился Федор с вопросом к дружине. — Двинемся на Шаболиху?

— До Шаболихи не дойти… — прогудел кто-то из толпы. — Туда войска не пропущают.

Все невольно обернулись в сторону Шаболихи. Багровое зарево кровавым разливом занималось на черном фоне неба.

Наступила жуткая ночь. В ее тьме мерещились раздробленные черепа, вывернутые руки и ноги, сверхчеловеческий вопль страданий и глухой звериный зык. И навстречу этой ночи двинулись вперед дружинники.

1909–1930.