Федор Волков

Меж тем Петр издавал все новые указы и распоряжения. Близкое окружение царя, связавшее с ним свою судьбу, искало средств смягчить, нейтрализовать то негодование, которое он вызывал своими выходками и бесчинствами. С этой целью уничтожили ненавистную в народе Тайную розыскных дел канцелярию с ее «словом и делом» и 18 февраля 1762 года издали знаменитый манифест о дворянской вольности. Дворяне получили право не служить, освобождались от телесных наказаний, могли беспрепятственно ехать за границу и поступать на службу в иностранных государствах.

Манифестом восемнадцатого февраля как будто бы разрешался вопрос дворянский. Но все с большей очевидностью назревал, становясь главным в судьбе России, вопрос крестьянский. К тому же объявленная вольность одного сословия сразу стала источником надежд и слухов о близкой якобы воле в классе земледельческом.

Но вскоре правительство Петра III не оставило никаких сомнений в том, какова будет судьба крестьянства. Подтверждались прежние указы о запрещении крестьянам подавать жалобы на высочайшее имя. Появился и новый указ, где прямо говорилось о намерении «помещиков при их имениях и владениях ненарушимо сохранять, а крестьян в должном им повиновении содержать», а за «своевольство» и «непослушание» наказывать «по всей строгости законов». Указом давался суровый урок всем «прельщенным и ослепленным рассеянными от непотребных людей ложными слухами».

По случаю траура, а потом великого поста спектаклей не было. И Волков, свободный от театральных дел, все более погружался в гражданскую жизнь столицы. В разных кругах русского общества росло недовольство правлением Петра III, чувствовали стыд за унижение национальных традиций и достоинства.

Волков настойчиво искал путей к действиям политическим. На пороге новой бироновщины, кошмары которой еще у многих были на памяти, можно ли оставаться спокойным наблюдателем событий? Кто бы вчера еще мог помыслить, что сегодня презренный авантюрист Бирон снова будет ходить по улицам Петербурга, — а поди ж ты, и дом ему выделен, и капиталы возвращены.

— Разве актеры годны лишь на то, чтобы других призывать со сцены к исполнению долга? Как поступать, когда нация оскорблена, а народ угнетен? Пусть каждому подскажут разум и совесть, — с жаром говорил Волков друзьям. Он постоянно виделся с Сумароковым, сближаясь через него с кругом оппозиционно настроенных к Петру 111 людей, группировавшихся около жены Петра III Екатерины и воспитателя цесаревича Павла графа Н. И. Панина.

Покинутая бесцеремонным супругом, который открыто оказывал внимание своей фаворитке Елизавете Воронцовой, Екатерина находилась при дворе в двусмысленном положении. Ей угрожал по меньшей мере монастырь. Однако в противовес Петру 111 дальновидная Екатерина стремилась показать себя русской и православной, оказывала всяческое внимание гвардии, чем завоевывала себе доверие и популярность. Постепенно готовилась почва для заговора с целью свергнуть ненавистного императора, предавшего интересы России, и возвести на престол его жену.

Е. Г. Виноградов. С оригинала П. Г. Ротари.

Портрет великой княгини Екатерины Алексеевны.

Гравюра резцом. 1762.

Встречи единомышленников, на которых Волков бывал все чаще, проходили в тревожной, накаленной атмосфере. О чем только не было говорено. Николай Мотонис, собирая друзей у себя, доказывал необходимость изменить положение крестьянства. Эта тема волновала умы. Раскрепощение! Разрушение сословных перегородок и привилегий — источников розни! Почему исключительное право владеть землей и свобода от податей лишь дворянам дарованы? На чем основаны льготы — да лишь на достоинстве дворянского звания. Разве это справедливо?

Федор Григорьевич вторил Мотонису. Почему в самом деле одним дана «вольность», а другим — прежняя кабала? Дворяне уже толпами потекли из столиц в деревни свои — на праздную жизнь, даровым трудом обеспеченную…

— При Петре Великом, — вступил в разговор Григорий Васильевич Козицкий, — все русское общество делилось на людей, служивших службы, и на людей, подати плативших, — и те, и другие были в крепости у своих служб и повинностей. В той или иной мере все были крепостные, каждое сословие принудительно приковано было к своему тяглу.

— Тогда жить на Руси и значило служить, — поддержал Козицкого Федор Григорьевич. — Да и как иначе, бились тогда изо всех сил за самостоятельность и значение государства нашего, сколько трудов и жизней истрачено, пока к Балтике доступ отвоевали. Все честные люди тогда нужны и важны были. Всегда ли Петр Алексеевич разбирал, кто перед ним — дворянин или лотошник, боярин-рюрикович или худородный купец? Лишь бы к делу способными оказались. Теперь же, после февральского манифеста в оглоблях-то одни землепашцы остаются, а на воз — и без того доверху груженный — еще дворянство громоздиться начнет.