Федор Волков

События эти (полный их смысл Федору, конечно, открылся позднее), многое перевернувшие в судьбе страны, оставили резкий след в сердце юного провинциала, которому вскоре должно было исполниться четырнадцать лет. Его мировосприятие складывалось под влиянием крепнущих в обществе патриотических чувств. Федор Волков подрастал и воспитывался в атмосфере пробудившейся России, в сознании надежд на ее достойное будущее и необходимости всеми силами ума, таланта, учености своей споспешествовать благу родной земли.

Послепетровский период до воцарения Елизаветы — эпоха бироновщины — едва ли не самое мрачное время в истории России XVIII века. При Петре I иностранцы были наемниками. Но позднее, пользуясь веротерпимостью, радушием, а подчас попустительством, беспечностью и междоусобицами русских, наемники стали превращаться в нанимателей. Дело дошло до того, что ничтожный Бирон, пользуясь распущенностью, безволием и бесстыдством императрицы Анны Иоанновны, стал фактическим владыкой страны. Это позорное обстоятельство тяжко оскорбляло народные чувства, вызывало растущий ропот в общественных кругах, в армии. «Немцы посыпались в Россию, точно сор из дырявого мешка, облепили двор, обсели престол, забрались на все доходные места в управлении, — писал историк В. О. Ключевский. — Высочайшие манифесты превратились в афиши непристойного самовосхваления и в травлю русской знати перед народом. Казнями и крепостями изводили самых видных русских вельмож… Народная ненависть к немецкому правительству росла».

Время правления Бирона и Остермана было для России трагическим уроком, который крепко усвоило молодое поколение, лучшие его представители, вступавшие в эту пору на общественное поприще. Пафос утверждения национальной государственности, проповедь гражданского долга и патриотизма оказали сильное влияние на литературу и искусство елизаветинской эпохи.

…На святках Федор собрался было в Ярославль, повидаться с родными. Но непредвиденные обстоятельства изменили его намерения. Объявили, что как раз на святках поставлено будет учениками академии театральное действо. Любознательный ярославец уже знал, что исстари при академии заведен свой «школьный» театр, на подмостках которого ежегодно игрались спектакли на религиозно-нравоучительные темы. Они пользовались в Москве доброй славой, неизменно привлекая интерес и сторонней публики.

Федор решил непременно увидеть диковинное зрелище. Он ждал его с нетерпением, пытался расспрашивать старших, что были заняты в действе, но те отмахивались от докучливого юнца. Оставалось запастись терпением.

В день спектакля, волнуясь, вошел Федор в непривычно устроенную классную аудиторию. С одной стороны высилась деревянная слегка покатая площадка, с потолка спускался цветной занавес, напротив — рядами расставлены кресла и скамейки. Впереди сидели педагоги и приглашенные зрители из числа благородных особ. Позади и по стенам лепились студенты. Вошел ректор, по его знаку все смолкло, занавес раздвинулся и действо началось.

На сцене стояла «Натура людская». Слезно жаловалась она на людские грехи и пороки. В действе участвовали персонажи, аллегорически представляющие свойства и проявления человеческой души. На помощь изнемогавшей в слезах Натуре спешили Надежда, Кротость и Радость, которые и утешали ее в горести. Просветлела Натура, заговорила, радуясь нежданной помощи. Но явились вдруг Зависть и Злословие и вновь ее в печаль глубокую повергли. Потом затеялись споры Неба с Землей, Радости с Горем, Надежды с Отчаянием, Вражды с Любовью, пока не одерживали верх силы добра и света.

Спектакль так захватил Федора, что он, возбужденный, счастливый, пребывал словно в опьянении. Жадно смотрел и на последовавшее затем представление духовной драмы митрополита ростовского Димитрия «На рождество Христово». Воодушевляюще на всех подействовал и финальный хор ангелов — голоса школяров звучали мощно, красиво, слаженно.

Зрители расходились, оживленно обсуждая увиденное, а Федор тут же бросился к подмосткам. Отогнув край «запоны» (завесы, за которую уходили действующие лица), юный смотритель стал расспрашивать исполнителей: когда еще случится быть представлению, а главное, можно ли и ему попробовать принять в нем участие?

И. А. Соколов.

Церемония шествия императрицы Елизаветы Петровны в Москву в 1742 году.

Гравюра резцом. 1744.

Он сам еще не ведал, что в этот морозный вечер рождественской недели в небольшом сводчатом зале с потемневшими от времени стенами, с неровным, живым огнем восковых свечей решилась его судьба. Каждую свободную минуту будет отныне он отдавать новому увлечению, которое вскоре перерастет в глубокую страсть.