Федотка

Не заходя на подворье Дамасковых, Давыдов пошёл в правление колхоза. В полутёмной комнате, где обычно происходили заседания правления, Яков Лукич и кладовщик играли в шашки. Давыдов присел к столу, написал на листке из записной книжки: «Завхозу Островнову Я. Л. Отпустите за счёт моих трудодней учительнице Л. С. Егоровой муки пшеничной, размольной 32 кг, пшена 8 кг, сала свиного 5 кг». Расписавшись, Давыдов подпёр кулаком крутой подбородок, задумчиво помолчал, потом спросил у Островнова:

— Как живёт эта девчонка, учительница наша, Егорова Людмила?

— С хлеба на квас, — передвинув шашку, коротко отозвался Островнов.

— Был я сейчас в школе, насчёт ремонта интересовался, посмотрел и на учительку… Худая, прозрачная какая-то, сквозит как осенний лист, значит — недоедает! Чтобы сегодня же отправили её хозяйке всё, о чём тут написано, факт! Завтра проверю. Слышишь?!

Оставив на столе распоряжение, Давыдов прямиком пошёл к Шалому.

.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

Давыдов прошёл по поперечной балке несколько шагов, легко спрыгнул на мягкую, перегнойную землю.

— Откуда начнём, Сидорович?

— Хорошие плясуны танцуют всегда от печки, а нам с тобой начинать поиск надо от стенки, — пробасил старый кузнец.

Вооружившись наскоро сделанными в кузнице щупами — толстыми железными прутьями с заострёнными концами, — они пошли рядом вдоль стены, с силой опуская щупы в землю, медленно продвигаясь к веялке, лежавшей у противоположной стены. За несколько шагов до веялки щуп Давыдова почти по самую рукоятку мягко вошёл в землю, глухо звякнул, коснувшись металла.

— Вот и нашли твой клад, — усмехнулся Шалый, берясь за лопату.

Но Давыдов потянул лопату к себе.

— Дай-ка я начну, Сидорович, я помоложе.

На метровой глубине он обрыл кругом массивный свёрток. В промасленный брезент был тщательно завёрнут станковый пулемёт «максим». Из ямы вытаскивали его вдвоём, молча развернули брезент, так же молча переглянулись и молча закурили.

После двух затяжек Шалый сказал:

— Всурьёз собирались Рваные щупать Советскую власть…

— А ты смотри, как по-хозяйски сохранили «максима»: ни ржавчины, ни пятнышка, хоть сейчас заправляй ленту! А ну, дай-ка я поищу в яме, может, ещё что нащупаем…

Через полчаса Давыдов бережно разложил возле ямы четыре цинки с пулемётными лентами, винтовку, початый ящик винтовочных патронов и восемь ручных гранат с капсюлями, завёрнутыми в полусопревший кусок клеёнки. В яме, уходившей под каменную стену, валялся и пустой самодельный чехол. Судя по длине его, в нём когда-то хранилась винтовка.

До заката солнца Давыдов и Шалый разобрали в кузнице пулемёт, тщательно прочистили, смазали. А в сумерках в предвечерней ласковой тишине за Гремячим Логом пулемёт зарокотал — воинственно и грозно. Одна длинная очередь, две коротких, ещё одна длинная, и опять — тишина над хутором, над отдыхающей после дневного жара степью, пряно пахнущей увядшими травами, нагретым чернозёмом.

Давыдов поднялся с земли, тихо сказал:

— Хорошая машинка! Машинка хоть куда!

В ответ ему гневно забасил Шалый:

— Зараз же пойдём к Островнову, возьмём щупы и весь его баз и все забазья излазим! И в доме у него учиним поголовный обыск, хватит в зубы ему заглядывать.

— Ты с ума спятил, старик! — холодно отозвался Давыдов. — Кто же это нам разрешит производить самочинные обыски и будоражить весь хутор? Нет, ты просто спятил с ума, факт!

— Ежели у Рваного мы пулемёт нашли, то у Островнова где-нибудь на гумне трёхдюймовка зарыта! И не я с ума сошёл, а ты оказываешься умным дураком, вот что я тебе скажу начистоту! Погоди, придёт время, откопает Лукич свою пушку да как шарахнет по твоей квартире прямой наводкой, тогда будет тебе факт!

Давыдов расхохотался, хотел обнять старика, но тот круто повернулся, плюнул с великим ожесточением и, не прощаясь, бормоча ругательства, зашагал к хутору.