Федотов. Повесть о художнике

«Любезный друг Александр Сергеевич, долго я к тебе не писал — давно я от тебя ничего не получал; впрочем, мне бы хотелось тебя видеть — и поговорить с тобою, чем переписываться. Авось удастся мне весной к тебе побывать… Теперь пишу тебе вследствие обеда, который был у Окулова, в честь знаменитого Брюллова. Он отправляется в Петербург по именному повелению. Уже давно, т. е. так давно, что даже не помню, не встречал я такого ловкого, образованного и умного человека; о таланте говорить мне тоже нечего, известен он всему Миру и Риму. Тебя, т. е. твое творение, он понимает и удивляется равнодушию русских относительно к тебе… Он заметил здесь вообще большое чинопочитание, сам же он чину мелкого, даже не коллежский асессор… Приехал он в Москву за два или три часа до начала спектакля: кресел он не достал, пошел в стулья, где встретил своего старого товарища, узнал его скоро, по калмыцкому его лицу — это был Каракалпаков, смотритель ламп и тому подобного Московского театра. Калмык же, не имея, со своей стороны, такого сильного авантажа, не узнал до тех пор, пока Брюллов не назвался…»

Каракалпаков не узнал постаревшего Брюллова, хотя и ждал его всю жизнь.

— Я похож, — сказал ему Брюллов, — на свечу, которую жгут с двух сторон, а посередине держат раскаленными щипцами.

Брюллов уже был не так красив, хотя руки его остались прекрасными. Художник пополнел, изменилась линия его щек.

Каракалпаков показал Брюллову свой портрет Мочалова в театральном костюме, и мэтр посоветовал этот портрет издать литографией. В честь Брюллова и друга его Каракалпакова был дан по подписке обед в Росписном Трактире. Так сообщил Нащокин. Брюллов уехал в Петербург.

Дорога между Москвой и Петербургом Брюллову показалась тоскливой, но вот вдали зазолотел крутой купол Исаакия.

Художник подумал:

«Здесь прославится моя кисть… Тут есть пространство для вдохновения».

Брюллов ехал в Санкт-Петербург через заставу, и слава прошумела над ним холодными бронзовыми крыльями статуй Триумфальных ворот.

«РЕВИЗОР»

…У ног моих шумит мое прошедшее, надо мною сквозь туман светлеет неразгаданное будущее.

Н. В. Гоголь

В 1836 году весна пришла рано. Уже во время поста прояснело. Открылись гулянья на Английской набережной, кареты начали сменяться открытыми колясками, коляски все чаще останавливались, высаживая на тротуар гуляющих.

Нева вскрылась рано — двадцать второго марта. Льды истаяли до вскрытия, распались на рыхлые куски и понеслись на запад, к морю, разваливаясь на звонкие иглы.

Все изменилось. Дымя и шлепая по Неве плицами колес, пришел и стал недалеко от Горного института пароход.

Давно не было такой тихой, светлой и теплой весны.

Зеленые ялики, низко сидя в голубой воде, перевозили с Васильевского острова к Адмиралтейскому бульвару чиновников, солдат, конторщиков.

Федотов ехал на ялике.

Дым над Выборгской стороной розовый и голубой; деревянные домики Петербургской стороны под туманом казались лиловыми; в лилово-голубой тьме блестел шпиль Петропавловской колокольни, отражаясь в спокойном и бесконечном зеркале Невы.

Гребец медленно поднимал и без плеска погружал в голубую воду красные весла ялика. Крутились широкие водовороты под веслами и уходили туда, назад, а высокий зеленый нос ялика разделял каменную набережную бульвара; две яшмовые вазы блестели по обеим сторонам его, приближаясь с берегом вместе.

Город уже сух, тротуары посерели. Ходят разные господа в пальто и в одних сюртучках и стучат по известковым плитам тротуаров разными палками, палочками, костылями и тросточками.

В окнах магазинов уже продают какие-то весенние товары — фуражки, хлыстики.

Спокойно поднимаются колонны Александрийского театра. Бодрые кони стоят на его фронтоне, как на Триумфальной арке. Внизу висит афиша о том, что сегодня в первый раз будет представлена комедия господина Гоголя «Ревизор».