Федотов

Передовые литература и искусство 1840-х годов стремились служить интересам народа. Они смело бичевали язвы крепостнического строя, бесстрашно показывая жизнь, как бы ни была она неприглядна, но они не менее горячо искали в ней ростки всего светлого и благородного.

Русское искусство XIX века имеет одну замечательную черту. Для русского человека искусство не только предмет наслаждения, не только нечто прекрасное. Русский привык находить в искусстве ответ на свои самые сокровенные. самые важные жизненные вопросы. На произведениях литературы и искусства наши отцы воспитывали не просто свой художественный вкус, но и свое нравственное чувство. Литература и искусство учили жить. От искусства всегда требовалось, чтобы оно крепчайшими узами было связано с общественными, моральными и другими интересами современности, а на художника смотрели как на пророка, как на учителя жизни.

Русская живопись обязана осознанием этой роли прежде всего двум художникам. Один из них, судьбою заброшенный в далекую Италию, мечтал о великом искусстве всенародной проповеди истины и добра, — это был Александр Иванов. Другой, погруженный в кипучую жизнь Петербурга, каждый день должен был чутким своим сердцем отзываться на его радости и печали, — это был Павел Федотов.

«Многому бы народ научил, да цензура мешает...», — записал однажды Федотов в своем дневнике, тем отчетливее определяя для себя цели своего художнического служения.

Во второй половине 1840-х годов он мечтал создать серию «Нравственно-критические сцены из обыденной жизни». Художник намеревался издать ее в литографированном виде, но не успел выполнить своего намерения. Серия эта, сохранившаяся в рисунках, очень разнообразна по своему содержанию. Здесь и незлобивые шутки из семейной жизни, и саркастические замечания по поводу общественного быта, и нравоописательные характеристики, и психологические этюды.

Каждая картинка снабжена заголовком и подписью, содержащей, как правило, краткий диалог между действующими лицами сцены. Федотову не изменила привычка оживлять свои рисунки литературным текстом. Иногда рисунок является даже иллюстрацией к заранее средактированной подписи. К одному рисунку сделана подпись: «А что, мусье, как скоро возьметесь вы приготовить моего сына?» — «А куда вы его хотите — по какой карьере пустить?» — «По моей — в гусары». — «О, это очень скоро». Подпись эта иллюстрируется тремя фигурами: старый отставной военный подводит к толстому пустоголовому «мусье» дворянского недоросля. Здесь весь смысл сцены раскрывается лишь в подписи, без которой пропадает острота. На другом листе изображены двое бедняков-офицеров, играющих в карты «по крупной». Позади стоит заспанный, растрепанный, почесывающийся трактирный половой. Этот шедевр меткой бытовой зарисовки поясняется диалогом офицеров: «Да пошли же за свечой», — говорит один из них. Свеча догорает, она оплыла и скоро потухнет. — «Да пошли ты — ты в выигрыше», — возражает партнер. «Пошли ты, — настаивает первый и великодушно добавляет: — я тебе сотру пятьдесят тысяч». — «Капиталисты», — иронически резюмирует Федотов в заголовке.

Такое тесное сплетение литературного текста и рисунка не следует относить к числу недостатков федотовской серии. В иллюстрации органическая связь живого слова и изобразительного образа скорее достоинство.

Мы должны, однако, оценить и достигнутую теперь Федотовым зрелость мастерства. Рисунок повсюду очень свободный, изящный и легкий. Характеристики метки и ярко индивидуальны, психологические ситуации раскрыты и очень просто и очень тонко. Сколько лукавого юмора в изображении любезничающей парочки за столиком в ресторане! Как верно схвачено движение смущенной молодой женщины, склонившейся к комнатной собачонке как бы невзначай в минуту, когда ее допрашивает ревнивый муж! Как саркастически звучит сцена объяснения в любви старика-сановника, прерванного вопросом расчетливой невесты: «Все это очень хорошо. А сколько у вас душ крестьян?»

Невеста с расчетом.

Только обладая таким знанием людей в их неприметных, будничных обстоятельствах, только умея так проникать в смысл повседневного быта, можно было дать серию, являющуюся как бы поперечным разрезом жизни самых различных слоев русского общества. Ветреные красавицы, кутилы и картежники, простой городской люд, офицеры и сидельцы, самодовольные, ограниченные сановники и забитые, подобострастные мелкие чиновники, дети и взрослые, богатые и обездоленные, обманщики и непризнанные гении проходят по листам «Нравственно-критических сцен». Невольно думается: доведи Федотов свое предприятие до конца, мы имели бы в его цикле некоторое подобие «Мертвых душ» в изобразительном искусстве.