Фея Семи Лесов

В конце января, в воскресенье, Нунча увела Джакомо, Луиджи и Розарио в церковь. Джакомо часто помогал отцу Филиппо во время утренней мессы: все молитвы, обряды и псалмы он знал почти наизусть, не в пример мне. Я в тот день сильно кашляла, и Нунча, напоив меня горячим чаем, позволила мне остаться дома. Впрочем, я не знала, где было холоднее: дома или на улице. Дрожа от холода, я сидела у застывшего очага – дрова и уголь мы теперь экономили – и, пытаясь сохранить остатки тепла, куталась в старый дырявый платок. От скуки я зевала до слез, и эти слезы едва не замерзали у меня на щеках… Клонило ко сну. Я пыталась представить себе каждый шаг Нунчи и братьев: вот они пришли на деревенскую площадь, вот переступили порог церкви, вот выстроились в очереди в исповедальню, а вот непоседа Луиджи корчит гримасы из-за спины Нунчи, а Розарио давится от смеха и замирает, как статуя, при сердитом взгляде старого падре…

– Потом мне вспомнился Винченцо. Если бы он был жив, он бы никогда не оставил меня одну. Он всегда был добр, заботился и любил меня. Я проглотила комок слез, подступивших к горлу. Как хорошо было, когда он сажал меня на плечи. Или когда приносил изюм и орехи… Винченцо говорил, что я красивая и, когда вырасту, стану еще лучше. Теперь мне уже никто такого не скажет!

– Чего задумалась, Ритта?

Я вздрогнула. Это был голос Антонио, который я не слышала вот уже три месяца. Я улыбнулась сквозь слезы, но была такая замерзшая, что не могла броситься ему на шею.

– Антонио! Как ты вошел сюда?

– Нунча становится совсем старой, малышка, ей только кажется, что она запирает дверь.

Бережно и осторожно он поднял меня со стула и тщательно закутал мои ноги в свою теплую куртку. Сам он был весь красный и замерзший, но казался очень возбужденным и разговаривал приветливо.

– Ах ты крошка… Да ты совсем закоченела.

Я прижалась лицом к его груди, с удовольствием чувствуя, что мне уже не так холодно. Он укачивал меня, как младенца перед сном, и смотрел на меня с ласковой улыбкой.

– Как хорошо, Антонио, что ты пришел, – прошептала я. Он, не ответив, усадил меня на стул и разгреб жар в очаге.

Брошенные поленья заполыхали так жарко, что я обомлела от такого потока теплого воздуха. Антонио бросился в соседнюю комнату и, принеся в кухню брачьери, досыпал туда целый ковш древесного угля. Я запротестовала:

– Не делай этого, Антонио, у нас нет больше дров!

– У вас будут и дрова, и уголь, Ритта.

Он вытащил из кармана увесистый мешочек и швырнул его на стол.

– Здесь деньги, Ритта.

– Золотые? – пораженно спросила я.

– Такие, какие нужно. Их хватит на несколько месяцев.

– Ох, Нунча будет очень рада… Он вздохнул, гладя меня по голове.

– Жаль, что я не смогу с ней проститься.

– Разве ты уезжаешь?

– Да…

– А где ты взял денег? – спросила я, не слишком обеспокоенная известием об отъезде брата. Я знала, что временно ему нужно скрываться. – Так где же ты достал денег, Антонио?

– У Энрико Фесты, сестренка. Мои глаза сделались круглыми.

– Так ты все-таки был у него?

– Все эти дни, Ритта. И заработал немало денег… Два дня назад нас разгромили солдаты. Феста получил пулю в лоб. А я скрылся… Мне нужно бежать, малышка.

Я готова была расплакаться. Антонио, не замечая слез, дрожавших у меня на ресницах, распахнул дверцу буфета и сунул в карман кусок сыра рикотто и краюху хлеба, объяснив это тем, что несколько дней ему лучше не попадаться на глаза лавочникам.

– Я хочу, чтобы вы жили хорошо, Ритта, – сказал он, направляясь к дверям. Он действительно очень спешил.

– Ты уже уходишь, Антонио?

– Да, сестренка.

– А как же Аполлония? Ты слышал, что она пропала? Брат усмехнулся.

– Аполлония едет со мной, малышка. Она ждет меня в порту Ливорно.

– Так это она с тобой сбежала?! – воскликнула я изумленно.

О, теперь я знала столько тайн, как никто в деревне! И как будут удивлены Нунча и братья, когда я расскажу им все это!

Антонио весело подмигнул мне и распахнул дверь. Холодный воздух повалил в дом. Я задрожала и живо слезла со стула.

– Можно я провожу тебя, Антонио?

– Можно, только оденься.

Я натянула на голову платок, закуталась в одеяло и, сунув ноги в сабо,[29] побежала вслед за братом.

Мы остановились на пустыре за деревней. Антонио явно нервничал, но сдерживался и только время от времени трогал большой кинжал за поясом.

– Ты скоро вернешься?

Он, присвистнув, покачал головой и ласково прикоснулся к моей щеке.

– Я уезжаю очень далеко, Ритта, в Америку. Оттуда редко возвращаются. Быть может, мы и не увидимся больше.

– Даже так? Разве Америка дальше Флоренции?

– Гораздо дальше, сестренка.

Я подняла к нему обиженное лицо. Он посерьезнел, нахмурился, словно от боли, и поднял меня на руки.

– Уезжаю, потому что так нужно, Ритта. Я люблю тебя, малышка, и мне жаль, что ты останешься здесь без меня. Но я вернусь, я постараюсь вернуться… потому что я люблю всех вас. И Нунчу, и Джакомо, и Луиджи с Розарио… Вы самые дорогие для меня. Я не знаю, как буду жить без вас. Но я не жалею о том, что сделал.

Он порылся в карманах и дал мне две монеты.