Феликс Дзержинский. Вся правда о первом чекисте

«Среди буржуазии сейчас колоссальная ненависть, бешеная злоба против советской власти. Еще бы! Земля отобрана у помещиков – разве это не ужас для благородного дворянства? Банки отобраны у банкиров и переданы народу – разве это не погибель для банкиров? Фабрики и заводы скоро тоже перейдут к народу – разве это не безумие для заводчиков и фабрикантов?»

Профессиональный литератор таких строк не напишет. Публицистами становились так же неожиданно, как и красными командирами, наркомами, главными банкирами. Идет по коридору бывший рабочий, подпольщик, а ныне член президиума ВЧК Иван Ксенофонтов. Ну-ка, брат, бери карандаш, пиши воззвание! Поплевав на руки, тот обрушивается на империализм, поднявший на международный пролетариат «окровавленный, забронированный кулак», на буржуазию, льющую «ушаты грязи и подлости» на русскую революцию. Молодчина, Иван! То, что надо. Это его первый литературный опыт.

Революция – возвращение человечества отчасти к варварству, но отчасти и к базовым представлениям о добре и зле. Отсюда и язык этих посланий. На работу в банковский подотдел Дзержинский приглашает сотрудников, «недоступных развращающему влиянию золота». Разве с золотом они будут иметь дело? По-видимому, все же с банкнотами. Но эти сотрудники должны соперничать в нестяжательстве с первыми христианами. Отсюда в официальных документах тех лет – «хлеб» как обозначение всей вообще пищи, отсюда «золото»; «братья» не просто борются с врагом – они «истекают кровью». «Революция» звучит как имя ребенка, нуждающегося в защите. Разве родители не вправе защищать своего ребенка любыми способами? Спасти революцию даже через преступление – это не грех, а доблесть.

«Братья» истекают кровью на передовой, а в тылу – крестьянское восстание. Надо его подавить. Чувство, что восставшие по-своему правы, надо загнать поглубже. Разбираться будем потом. Поэтому любое восстание в тылу, даже «справедливое», воспринимается как предательство, подлый удар в спину. И мы видим убежденных людей с обеих сторон…

А как же сочеталась романтическая музыка революции с ужасами бессудных расстрелов?

Расстрелы врагов неизбежны – на них кровь «братьев». А ужасы творят «примазавшиеся» к партии. Вожди большевиков уверяли, что сдерживают стихию насилия, даже в период официально объявленного красного террора. Возмущаться насилием попусту – удел мещан. Получен сигнал о злоупотреблениях – надо поправить. Зарвавшегося товарища – осадить, проворовавшегося или сводящего личные счеты – хоть расстрелять как предавшего заповеди братства. Разве в тюрьмах Республики не содержатся тысячи комиссаров, чиновников, следователей, совершивших должностные преступления? Но других кадров у нас, товарищи, нет, царизм и февральские деятели их не оставили. Работать приходится с теми, кто есть. Не оставишь ведь революцию беззащитной?

За полгода до красного террора

Республика еще не ощущает себя в кольце врагов. Явная контрреволюция терпит неудачу за неудачей. Генералы и офицеры бегут на Дон к Каледину, стращают революционные газеты. К концу января подсчитали: набралось в добровольное войско меньше трех тысяч человек. Генерал на генерале: Алексеев! Корнилов! Деникин! Марков! Подтянулись и некоторые харизматические старшие офицеры. Блеск имен привлек несколько сотен мальчишек-романтиков – юнкеров, студентов, гимназистов.

И только-то?! А где же солдаты и матросы, унтер-офицеры и мичманы? Нет их. Точнее, они на другой стороне. Даже донцы-молодцы отшатнулись от своего атамана Каледина. Они надеются, что столичная власть признает их права на землю и самоуправление. Гордый атаман, сумев привлечь на свою сторону лишь полторы сотни казаков, застрелился.

Вытесняемые с Дона добровольцы отправляются в «ледяной поход» на Кубань. Но и там их не ждут. Поэтому идут они – в никуда. Тяжело ступает по снегу окровавленными ногами грузный Деникин. Сапоги порвались, других нет. Не сумев взять Екатеринодара и потеряв командующего, добровольцы поворачивают обратно. С февраля по май непрерывные бои. С кем? С «большевиками» – так они называют врагов. Только большевиков на Юге еще почти нет. Есть фронтовики, вернувшиеся домой. Они заправляют в местных Советах. И теперь насмерть бьются с генералами, которые три с половиной года гнали их на германские пулеметы. С обеих сторон проявляются редкий героизм и невиданное ожесточение.

Перед походом генерал Корнилов обращается с речью к своему воинству:

– Вы скоро будете посланы в бой. В этих боях вам придется быть беспощадными. Мы не можем брать пленных, и я даю вам приказ, очень жестокий: пленных не брать! Ответственность за этот приказ перед Богом и русским народом я беру на себя!

Мальчишки-романтики потрясены. Офицеры-фронтовики прячут глаза. «Пленных не брать»? Это русских-то людей? Но то ли будет через несколько дней, когда приказ придется воплощать в жизнь. Очевидец Роман Гуль в документальной повести «Ледяной поход» описывает, как это происходило…