Фемистокл

Девушке недавно исполнилось семнадцать. Ее прекрасная фигура была объектом поклонения не только для Агелая, но и для других ваятелей Афин - в прямом смысле этого слова. Статуи прекрасных нимф и богинь они предпочитали создавать, беря за образец дивную наготу Аполлонии и совершенство черт ее лица. Особенно много Аполлония позировала Агелаю, который не уставал создавать все новые статуи из белого мрамора, запечатлевая свою красавицу-падчерицу то в образе юной бегуньи, то задремавшей хариты[77]. Чаще всего красота Аполлонии застывала в пентеликонском мраморе под резцом Агелая в образе обнаженной Афродиты, вечно юной богини любви и женского совершенства.

- Удочерение - не простая формальность, друг мой, - с ноткой осуждения промолвил Фемистокл, - ты же приносил клятву богам, покровителям рода, из которого происходит Аполлония. Ты приносил эту клятву, удочеряя ее, в присутствии должностных лиц - гинеконома[78] и двух демархов. Этот акт имеет письменное подтверждение в архиве дема Фреарры, к которому ты приписан и с поры удочерения также приписана Аполлония. По меркам людской морали и божественного провидения эта девушка - твоя дочь. И сделать ее своей женой ты не имеешь права! Иначе зачем тогда нужны все афинские законы?

- Но я люблю Аполлонию не отцовской любовью! - пылко воскликнул Агелай. - И в ее жилах нет ни капли моей крови! У нас даже разница в возрасте не такая уж большая, всего четырнадцать лет.

- Такая разница в возрасте действительно позволительна для того, чтобы ты сделал Аполлонию своей женой, - согласился Фемистокл. - Но против этого выступают акт удочерения и твоя клятва богам, друг мой. Такими вещами пренебрегать нельзя!

- Моя любовь… - начал было Агелай с жестом отчаяния, но Фемистокл перебил:

- Чувства значения не имеют там, где речь идет о соблюдении закона. Пойми же это наконец!

- Мне странно слышать такое из уст человека, не раз допускавшего противозакония в своих действиях либо подминавшего закон себе в угоду, - волнуясь, возразил Агелай. - Что с тобой, Фемистокл? Я не узнаю тебя! Неужели нельзя отыскать лазейку в афинском законодательстве, чтобы мы были счастливы?

Фемистокл хмуро взглянул на друга:

- Ты небось уже спишь с Аполлонией, как с законной женой?

- Давно уже! - с вызовом ответил Агелай. - Я же сказал, мы любим друг друга! Фемистокл, умоляю, помоги нам! Я заплачу тебе, сколько скажешь.

Фемистокл тяжело вздохнул и медленно прошелся по комнате от окна до дверей и обратно. Он был полуобнажен, поскольку только что поднялся с постели. Волосы спутаны, борода всклокочена. Из одежды - лишь свернутый вдвое плащ, обернутый вокруг стана наподобие набедренной повязки.

- А у тебя хорошее телосложение и рельефная мускулатура, - вдруг промолвил Агелай. Чуть склонив голову набок, он разглядывал друга, как это делают ваятели и живописцы, подбирая натурщика для своего будущего творения. - Я, пожалуй, поработаю с тобой. Мне как раз нужен именно такой торс, как у тебя. Хочу создать статую Посейдона[79]

и преподнести ее в дар своему родному городу Книду.

- Тебе явно будет не до статуи Посейдона, друг мой, когда судьи оштрафуют тебя за разврат и вдобавок разлучат с Аполлонией, - серьезно сказал Фемистокл.

- Но ты же не допустишь этого? - с надеждой в голосе спросил Агелай. - И, я знаю, тебе нужны деньги.

- Да, деньги мне нужны, - согласился Фемистокл, продолжая мерить комнату неторопливыми шагами. - Я очень сильно потратился, вытаскивая из долговой ямы одного честного афинянина.

- Я заплачу тебе талант серебром, если Аполлония станет моей законной женой.

- Сколько? - Фемистокл замер на месте и изумленно уставился на Агелая. - Я не ослышался? С такими деньгами афинская семья может безбедно существовать целый год!

- Не ослышался. Я высоко ценю свое счастье. И твою изворотливость, дружище, - негромко добавил Агелай.

- Что ж, за такое вознаграждение я возьмусь за это дело, - потер руки Фемистокл. В его широко расставленных серо-голубых глазах засветились азартные огоньки. - Но задаток в две мины - сегодня же!

- Отправь со мной Сикинна, и он принесет деньги к началу твоей утренней трапезы. - Агелай поднялся со стула.

Во всем облике ваятеля, во всех его жестах таилось некое завораживающее очарование, которое особенно действовало на женщин. Он был крепкого сложения, но без какой-либо тяжеловесной неповоротливости. В правильных чертах лица содержалось столько благородной красоты, что всякому, кто знакомился с Агелаем или просто видел его со стороны, казалось: в душе этого человека нет места подлости и коварству. Впрочем, так оно и было на самом деле.