Феномен ДБ

Единственное объяснение столь необычной плодовитости Быкова в том, что он на самом деле не один – их много, этих Быковых. Здесь тот самый случай, когда происходит раздвоение – личность делится, потом двойники-осколки делятся ещё. И вот каждый маленький осколочек большого Быкова вкалывает на выделенном ему участке поля, выращивает свой урожай, ну а затем всё складывается на одну телегу. И вот представьте своеобразную ярмарку чудес, где всё, от мешка картошки до буханки хлеба и кулёчка семечек имеет фирменную этикетку, штамп, гарантирующий качество – это всеми узнаваемая надпись: «Дмитрий Быков». А несколько оголодавшие от недостатка культурного продукта граждане поражаются объёмом содеянного Быковым, и я, как уже сказано, удивляюсь вместе с ними.

Сам Быков не решается признать реальность подобного деления, и на вопрос: «Един ли "образ автора", стоящий за тем, что вы делаете в поэзии, в прозе, в журналистике, – или всё же это разные образы автора?» отвечает уклончиво: «По-моему, един, но у этого автора бывают разные настроения» [4]. Конечно, разные настроения могут быть свойственны и одному единственному «образу», но вот когда их возникает множество, одними перепадами настроения ничего не объяснить.

Кстати, чуть не забыл вам рассказать, откуда взялось название этой главы – навеяно оно рассказом Эрскина Колдуэлла. Там речь идёт о шведах, засильем которых герой рассказа крайне недоволен. О Быковых ничего такого не могу сказать – я просто констатирую факт, приятен он кому-то или неприятен. Однако слышу пока ещё не заданный в реальности вопрос: «А кто ты такой, чтобы обо мне, то есть о нас, писать? Как посмел? Кто дал тебе право копаться в личной жизни и анализировать причины творческих успехов и редких неудач?» Да, господи ты боже мой, нет у меня желания копаться, тем более кого-то унизить или оболгать! И что плохого в том, что я хочу понять: кто вы такой, Дмитрий Львович Быков?

Только не подумайте, что я пытаюсь возражать – с Дмитрием Быковым совершенно бесполезно спорить. Понятно, что он любого переговорит, даже самого себя, если поставят перед ним подобную задачу. Именно поэтому из нескончаемой череды интервью Быкова и бесед с ним в радиоэфире можно много интересного узнать. Ну вот, скажем, утверждает он одно, ну а затем чуть ли не совсем противоположное. То ли спорит сам с собой, то ли не уверен в сказанном, то ли это наглядный пример очередного раздвоения его личности. Как я уже отметил, этим можно объяснить творческую плодовитость Быкова. Нет ничего странного, когда один работает за двоих, но вот когда сразу целая команда разнообразных «я» работает на одного – это и в самом деле потрясает! Быков-журналист, Быков-писатель, Быков-поэт… ну и так далее.

Быков-писатель свою плодовитость объяснял довольно просто [5]:

«Писание – просто моя форма думания. Бывает артикуляционное мышление, когда человек думает в процессе речи. Кто-то лучше соображает во время еды, кто-то – во время любви. Я думаю, когда пишу. Поэтому я стараюсь писать больше – в это время я думаю о вещах конкретных и важных».

Признаться, я тоже думаю, когда пишу, а то ведь с дуру такого наворотишь! Однако с трудом могу поверить, что найдётся такой уникальный человек, который размышляет, набивая свою утробу котлетами и макаронами. Любопытно было бы узнать – о чём при этом можно думать? Ну разве что о том, какое блюдо повариха любезно предложит на десерт. Столь же сомнительно, что некто способен решать систему уравнений в частных производных, одновременно лаская симпатичную девицу.

Кстати, наверняка найдётся злопыхатель, который, уцепившись за сказанные Быковым слова, станет утверждать, что Быков говорит не думая. Нет, я бы так не сказал, а если обратил внимание на подобную возможность, то лишь с одной единственной целью – дать понять, что есть некая нестыковка между говорящим Быковым и Быковым-писателем. Ну словно бы, занятые каждый своим делом, они не нашли времени найти консенсус по столь ничтожному вопросу: когда и кому из них полагается думать, а когда писать? Иной раз может оказаться, что в то время, когда один Быков пишет, другой обдумывает предстоящий разговор. Или же совсем наоборот. Согласен – это сложнейшая проблема из проблем! Сам иной раз пытался совместить эти два занятия, а в результате – испорченный лист бумаги и головная боль.

Но, слава богу, Быков не то что сам себя опровергает, описывая распорядок дня, однако снимает возникшие было подозрения [6]:

«Пишу я четыре часа в сутки. Больше никогда. А думаю часов восемь, наверное. Прибавим к этому всякую подёнщину, командировки какие-нибудь, какие-то работы на радио, газеты, журналы, прочее… Но больше четырёх часов писать невозможно физически. После уже становишься очень опустошенным».