В результате поспешной, часто нескоординированной организации системы лаогай в начале 1950-х годов возникла разрозненная сеть учреждений, которой было трудно и дорого управлять [Domenach 1995: 89]. Поэтому после 1955 года центральное руководство стало подталкивать провинциальные власти к слиянию и укрупнению мелких лагерей. Почти все учреждения лаогай, созданные после 1955 года, являлись огромными лагерями, способными вмещать десятки тысяч заключенных. В 1955 году 4600 учреждений были преобразованы в 2700. В 1957 году их количество снова уменьшилось, уже до 2000. 1323 лагеря из этого числа были промышленными предприятиями, 619 – фермами, 71 – инфраструктурными проектами [Сунь Сяоли 1994: 25]. В течение всего нескольких лет центр тяжести переместился с сельского хозяйства на промышленность.
Между 1955 и 1958 годами у властей сформировался взгляд на лаогай как на серьезный экономический актив. Это оправдывалось утверждением, что все правонарушители при социализме обязаны вносить вклад в народное строительство. Вполне прямолинейно заявлялось, что заключенные должны производить «материальные блага» в обмен на прощение коллектива [Ян Дяньшэн и Чжан Цзиньсан 1998: 31]. В теории тюремный труд считался средством перевоспитания, но на деле являлся экономическим ресурсом, которым государство не могло позволить себе разбрасываться. Более того, предполагалось, что упор на труд и производство сулит большие выгоды: постепенно превращая тюрьмы в самоокупаемые фермы и фабрики, власти могли бы снизить расходы на исправительные учреждения. Наряду с этим принудительный труд становился практически незаменим для планомерного осуществления и завершения больших амбициозных строек, считавшихся символами достижений социалистического строя. Он играл важную роль в огромных инфраструктурных проектах; систематически использовался в качестве замены труду свободных рабочих, который последние считали слишком опасным или тяжелым. Тюремной рабсиле регулярно поручали возделывание бросовых земель, базовые этапы строительства железных дорог и каналов, рытье шахт и штолен. Только когда изматывающая и рискованная подготовительная работа заканчивалась, в дело вступал авангард китайского коммунизма – рабочие, привлеченные государством для завершения стройки.
Общая численность заключенных возросла с 5 млн человек в 1951 году до 40–50 млн к началу «культурной революции»[591]
. Уровень смертности был высок: Жан-Люк Доменак подсчитал, что с 1959 по 1962 год смертность в лагерях ежегодно возрастала на 10 %. Общее количество умерших за эти четыре года, вероятно, составило около 4 млн человек [Domenach 1995: 58, 215, 248]. Кроме того, согласно Доменаку, в период с 1949 по 1952 год умерло приблизительно 2 млн заключенных. В 1950-е годы в китайских лагерях в результате казней, голода, издевательств и болезней погибло 6 млн человек. В это число не включены миллионы людей, казненных или убитых вне лагерей, например в ходе кампаний.Возможно, приведенная статистика неточна, однако мы не можем игнорировать тот факт, что эти оценки явно указывают на массовые депортации, насилие и массовую гибель населения в Китае в 1950-х годах.
В этой статье мной был рассмотрен и исследован ранее широко не изучавшийся аспект взаимодействия между политикой и обществом – и между индивидуумом и новым социалистическим государством – в первые годы существования Китайской Народной Республики. Ясно, что социалистическому Китаю было глубоко присуще повсеместное распространение насилия. Однако виды и формы насилия менялись. Откровенное публичное применение силы в ходе массовых кампаний начала 1950-х годов начиная с 1953 года вытеснила менее гласная система, которая ссылала, эксплуатировала и истязала врагов в лагерях, преимущественно в отдаленных районах. Насилие продолжалось и, разумеется, оставалось заметным, но тем или иным образом ускользало из поля зрения. То, что Карл Шмитт назвал когда-то «чудовищными полномочиями» государства распоряжаться жизнью людей, начало коренным образом формировать китайскую политическую культуру в 1950-х годах. Возникшее бинарное разделение на друзей и врагов привело к растущей поляризации и политизации, которая глубоко затронула и, в сущности, радикализировала жизнь в 1950-е годы.