Феномен Солженицына

Я вел тогда в «Огоньке» постоянную рубрику: «Из запасников русской прозы ХХ века». Публиковал там Зощенко, Бабеля, Замятина, писателей-эмигрантов – Шмелева, Ремизова, впервые в послереволюционной России напечатал отрывки из «Уединенного» и «Опавших листьев» В. Розанова. Естественно, захотелось вернуть читателю и Солженицына. Пришлось выбрать не шибко мне нравившийся «Матрёнин двор». Собственно, никаких других вариантов и не было. Я бы предпочел «Случай на станции Кречетовка», но этот рассказ не мог быть напечатан в «Огоньке» просто по объёму: не вмещался в отведённые для моей рубрики журнальные страницы.

В небольшой заметке, предваряющей рассказ (я каждую публикацию предварял таким коротеньким предисловьицем), вспомнив историю появления «Ивана Денисовича» на страницах «Нового мира», отдав дань Твардовскому и коротко сказав о том, каким огнём, упавшим с неба, было для нас явление Солженицына, я далее написал следующее:…

Пока ещё тлела, догорая, хрущёвская оттепель, Солженицына скрепя сердце терпели. Вынуждены были терпеть. Но эпоха застоя обрекла автора «Ивана Денисовича» на открытую конфронтацию с властью.

Травля Солженицына, начавшаяся вскоре после отставки Хрущёва и завершившаяся выдворением писателя из страны, имела двоякие последствия.

С одной стороны, она привела к тому, что фигура Солженицына разрослась до гигантских размеров, заслонив собою весь горизонт. Его стали сравнивать с Толстым, с Достоевским, с протопопом Аввакумом, с библейскими пророками… Создав ему репутацию чуть ли не самого опасного и влиятельного врага могущественной ядерной державы, эта травля – и сила его противостояния этой травле – обеспечила Солженицыну неслыханную мировую славу.

С другой стороны, эта травля велась такими гнусными средствами, о Солженицыне писали в таком чудовищном тоне, на голову его обрушили столько лжи и клеветы, что это почти совершенно исключало для многих не только возможность какой бы то ни было критики Солженицына, но даже полемики с ним, ведь такая полемика неизбежно рассматривалась бы как соучастие в травле.

Это уродливое, искусственное, ненормальное положение сохраняется до сего дня.

До тех пор, пока книги Солженицына не опубликованы в нашей стране, его деятельность художника, идеолога, публициста, по существу, остаётся у нас вне серьезной критики. А это, естественно, создаёт почву для возникновениякультаСолженицына, который ничуть не лучше всякого другого культа.

Публикуя рассказ «Матрёнин двор», мы делаем первый шаг к тому, чтобы покончить с этой ненормальной, уродливой ситуацией. Надеемся, что вслед за этим первым шагом последуют другие.

(«Огонёк», 1989, № 23, июнь)

Предваряя публикацию «Матрёнина двора» этим предисловием, я, конечно, не ждал, что все прочитавшие мою заметку будут с нею согласны. Предполагал даже, что наверняка найдутся и недовольные ею. Но на ту реакцию, какую она – эта заметка – вызвала, признаюсь, не рассчитывал. Во всяком случае, у тех, кого привык считать людьми, так сказать, нашего круга, а значит, единомышленниками.

Первую жесткую отповедь я получил от Вячеслава Кондратьева, к которому я относился хорошо, да и он ко мне вроде тоже.

Я знал, что Солженицын хвалил и даже как-то поддержал его «Сашку». Знал, что он истовый и преданный поклонник Александра Исаевича. Но ведь я как будто ничего худого про его кумира и не сказал. Напротив, отдал ему должное и даже – первый – озаботился тем, чтобы вернуть его прозу читателю.

Сейчас я уже не помню, что именно он мне тогда говорил. Помню только подчеркнуто сухой и даже враждебный тон, каким было сделано мне его суровое порицание. И ещё помню, что выражал он мне это порицание не от себя, и даже не от «группы товарищей», а как быот всех.Я очень хорошо помню, что это слово в той его речи упоминалось чаще всех других: «всех покоробило», «все считают», «все возмущены»…

Ну, а что касается смысла той его отповеди, то его легко можно восстановить, поскольку разговором со мной он не ограничился, а вскоре высказался на эту тему печатно.

22октября 1989 года в «Московских новостях» была напечатана беседа с ним, озаглавленная «Чужие свои: судьба эмиграции».

И вот что там говорилось:…

…Солженицына принимают все. Это национальный писатель, русский не только по происхождению, но и по духу, который любит Россию так, как, возможно, никто из нас. Поэтому время для критики его произведений просто не наступило, а может, и не наступит.

Так прямо было сказано (напечатано): «и не наступит». Для критики Шекспира, Сервантеса, Гоголя, Толстого такое время наступило. А для Солженицына даже и не наступит.

А с пламенной Люшей (Еленой Цезаревной) Чуковской я чуть было совсем не рассорился.

В статье, появившейся в «Книжном обозрении», она в запале даже сравнила меня с бывшим председателем КГБ Семичастным, какой-то мемуар которого был напечатан в том же номере «Огонька», что и «Матрёнин двор» с моим предисловием.

Не обошёл вниманием эту мою заметку и сам Александр Исаевич:…