Феномен Солженицына

Я отчетливо осознаю, что, прикасаясь к теме Солженицына – в контексте драмы «русской правой», – я затрагиваю область тончайшую, интимную и в то же время гигантскую… Он – феномен политической реальности Запада. Здесь есть люди, прочитавшие о нем сотни статей и десятки книг. Более того, Солженицына не только знают здесь, у многих связаны с ним личные чувства: его жалели, им восхищались, его любили, от него ждали последней правды о России, в нем разочаровывались, у него учились. У меня нет ни возможности, ни намерения исчерпать здесь «феномен Солженицына» или создать его политический портрет. Это – даже не эскиз к такому портрету. Моя задача бесконечно скромнее: рассмотреть вклад Солженицына и его адептов в формирование идеологии возродившейся «русской правой».

Но и эта задача неимоверно сложна – и страшна – для меня, родившегося и выросшего в России, воспитанного русской культурой, разделившего с нею все доброе и дурное, что дала она миру. Ведь для людей в России (и для меня в том числе) Солженицын был (а для многих ещё остается) совестью страны, символом того, на что мы сами не оказались способны. И дело здесь не только в художественном даре или легендарном мужестве, дело ещё и в той роли, которую сыграл Солженицын в духовном раскрепощении страны, а значит, и меня самого. И трагедия заключается в том, что этот человек оказался в рядах «новой русской правой». Я не говорю уже, что сам по себе этот факт является индикатором громадной мощи, которую имеет правая традиция в русской культуре.

Я спрашиваю лишь: почему? Я хочу, чтобы читатель ясно понял моё отношение к Солженицыну. Оно заключается в этом вопросе: почему человек, который так много для меня сделал, потом предал меня? И не только предал, но и проклял вместе с проклятой им русской интеллигенцией?

Вот почему солженицынские главы этой книги написаны, как спор, как исповедь, как поиск ответа на роковой для меня вопрос. Как критика солженицынской критики. Роль эта тяжела мне. Но и отказаться от неё я не могу, кроме всего прочего, ещё и потому, что этой неуступчивости научил меня он сам.

(Александр Янов. Русская идея и 2000-й год. New York. 1988. Стр. 213–214)

Проследив эволюцию политических взглядов Солженицына – от неуверенного и мягкого авторитаризма к тотальному отрицанию демократического «феврализма» и от умеренного национализма к оголтелому, «бешеному», Янов увидел, а отчасти и предсказал неизбежность его нисхождения – со ступеньки на ступеньку – по «лестнице Соловьёва». Предсказание это не обязательно преполагало, что Солженицын во что бы то ни стало проделает весь этот путь. Речь шла о том, что если бы он и удержался – не на второй, так на третьей ступени соловьёвской «лестницы» (на самом деле ступеней у неё было больше, чем те четыре, которые назвал Соловьёв), весь этот путь неизбежно проделали бы идущие за ним следом.

Но вышло так, что он сам прошёл этот путь до конца, сойдя по «лестнице Соловьёва» до самой нижней, последней её ступени.

*

В последней части своей книги «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов», рассказывая о новой волне травли, обрушившейся на него уже в новые, перестроечные времена, Александр Исаевич ещё раз упоминает моё имя:…

А уж радио «Свобода» – там-то никогда против меня не дремали. Теперь надрывались тот же Сарнов, «получивший право критики», и Б. Хазанов, и иже, и иже – о несомненномантисемитизме «Красного Колеса», – вот она, главная опасность, сейчас покатится на страну.

(«Новый мир», 2003, № 11.)

Не могу сказать, чтобы я так-таки уж надрывался, разоблачая антисемитизм «Красного Колеса». Да и вовсе не антисемитизм был главным поводом для тогдашних моих нападок на Солженицына.

Несколько антисолженицынских текстов из тех моих выступлений по «Свободе» у меня сохранились. Самый резкий из них назывался: «С кем вы, Александр Исаевич?»

Начинался он так:…

На многотысячных митингах и демонстрациях, проходивших в этом году в Москве, появились сперва одинокие, редкие, а потом все более многочисленные плакаты: «С КЕМ ВЫ,МИХАИЛ СЕРГЕЕВИЧ?»

Вопрос, конечно, интересный. И меня, не скрою, он тоже волновал. Но гораздо больше волновал меня другой вопрос. Вернее, тот же самый. Но обращённый к другому человеку.И если бы каким-то чудом меня занесло в Вермонт, и если бы удалось там организовать – пусть не многотысячный, а совсем даже малочисленный митинг, – я, несмотря на радикулит и другие старческие хвори, шел бы в первых рядах и нес плакат с этим волновавшим меня вопросом: «С КЕМ ВЫ, АЛЕКСАНДР ИСАЕВИЧ?»

Вопрос этот возник у меня в связи с тем, что имя Солженицына, моральный авторитет Солженицына взяли на вооружение самые реакционные политические силы нашей страны. Они объявили – и продолжают объявлять – его своим союзником. Мало сказать – союзником. Своим вождём, своим знаменем. Своей священной хоругвью.

Быть знаменем в таких руках, мне казалось, ему как-то не к лицу. Но он не возражал. Никак этому не препятствовал. Молчал.

Далее я – для наглядности – привел несколько цитат из сочинений тех, кто пытались сделать Солженицына своим знаменем.