Феноменология зла и метафизика свободы

А есть коровы. Только и знают, что жуют свою жвачку. Ничего не делают своими руками. Не смогли бы даже, если бы захотели. Пустяковый подарок теленку и то не в силах, не говоря уже о работе ума! Что-нибудь сосчитать, на пользу таким же коровам, как они, и заволноваться этим и вскричать: “Черт побери!” Ничего этого для них не существует. Стыдно быть несчастливым!

Да что там, есть улитки, им за всю свою жизнь суждено увидеть метр земли максимум…

И каждый раз, когда я несчастлив, а я то и дело несчастлив, я твержу себе это: стыдно, стыдно…»[69]

Что это – боязнь неудачи? Гимн скромности? Похоже, что нечто иное. В этом плане показательны парадоксы стыда, выявленные при исследованиях мотивации избегания неудач. На первый взгляд, такая мотивация должна действовать деморализующе, лишая человека веры в собственные силы, побуждая его уклоняться от инициативного выбора, ответственных решений – «как бы чего не вышло». И такой вывод вроде бы подкрепляется экспериментальными исследованиями, показывающими, что любая неудача снижает вероятность достижения успеха в дальнейшем сильнее, чем ее повышает успех. Между успехом и неудачей в мотивации нет симметрии! Простая алгебра поступка не проходит! Стыд все-таки чем-то сильнее гордости?!

Те же исследования показывают, что личности стыдящиеся, ориентирующиеся в большей степени на избегание неудач, ведут себя парадоксально: они непостоянны и ненастойчивы в решении легких задач и проблем, но зато проявляют удивительную настойчивость в решении трудных и даже сверх трудных проблем – жизненных, профессиональных, учебных! Не скрывается ли за избеганием неудач завышенные притязания и амбиции, не является ли оборотной стороной стыда все та же гордыня? То, что «стыдливые» в большей мере берут на себя – это точно. В отличие от мотивированных успехом «гордецов», удачные результаты своей деятельности они склонны объяснять легкостью проблемы, случайно благоприятным стечением обстоятельств, но меньше всего – собственными заслугами: «так уж вышло», и лицо виноватое. И наоборот, неудачи они склонны приписывать собственной неопытности, неловкости, отсутствию способностей, таланта и т. д.

Парадоксально (лишь для поверхностного ума, правда), но беря на себя причины неудач, они легче переносят различные «удары судьбы», несчастья и беды, чем «гордецы», ориентирующиеся на достижение успеха. Для последних удары судьбы необъяснимы и иррациональны, связаны с крахом веры в разумность и справедливость мира по отношению к ним.

Такие люди винят в своих несчастьях других, обстоятельства, считая, что несчастья можно было избежать. Они не берут на себя ответственность за случившееся. Это делает такую личность чрезвычайно и во всем зависимой от внешних обстоятельств и других людей. Такой человек – не хозяин своей жизни и судьбы. Стыдливые же оказываются более жизнестойкими, поскольку считают происшедшее неизбежным и ответственность за него предпочитают брать на себя в максимальной степени. Винят самих себя и в себе же ищут возможности и ресурсы преодоления жизненной или творческой проблемы. Тем самым они оказываются, несмотря на вроде бы большую «субъективность», ориентацию «на себя», по-своему более объективными, по крайней мере – избавленными от субъективизма по отношению к другим людям, от подозрительности по отношению к ним.

Стыд и избегание неудач оказываются не просто противоположными по знаку гордости и стремлению к успеху. Более того, иной стыд и иная скромность, действительно, сродни гордыне, оказывающейся их подоплекой и изнанкой. Вот еще одно свидетельство того же человека, глубоко заглянувшего в свою душу: «А скромность? Пресловутая эта скромность. Не зря говорят, уничижение паче гордости. Я, мол, вот какой скромный. А вы, мол, вот какие гордые. Не говоря уже о том, сколько ненужных обид и неудобств она доставляет самому “скромному”. Сколько очередей он выстоял понапрасну, не спросив, необходимо ли выстоять. А иные очереди по скромности выстоял дважды! А скольким людям, неприятным и чуждым, он подчинялся просто из боязни задеть их самолюбие, оказаться в их глазах гордым. Сколько раз, сопровождая их Бог знает куда и зачем, занимая их неинтересными занятиями, играл в их тоскливые игры, проводил с ними пустынное время, поил их, веселил, развлекал их, а то и хуже, отдавал им то, что самому было важнее всего. Как торопился отдавать! Чтобы не подумали, что жалею! Завидя вдали, переходил на другую сторону улицы и обращался в бегство у них на глазах, и они не понимали, в чем дело»[70].