Фэнтези 2007

Лица — одно женское и два мужских — начали искажаться. Волосы на висках отступили назад, открывая блестящие залысины. Сзади волосы образовали длинные хвосты. Хвосты шевелились невпопад, лоснясь в свете месяца — густом, липком, как взбитый желток. Рябины испятнали щеки. Больше всего изменения коснулись юного Фернана, в котором Джеймс лишь сейчас, окончательно и бесповоротно, узнал цель своих поисков — наглеца с улицы Малых Чеканщиков.

У Вучи Эстевен и второго подмастерья дело не зашло так далеко — сквозь проказу Лысого Гения смутно виднелись прежние лица, то выходя на первый план, то вновь отступая в глубину.

Это было еще страшнее.

Самое страшное — то, что никак и ничем не объясняется.

Я — глупец, понял Джеймс. Я — безнадежный глупец, возомнивший себя спасителем Бадандена. Что сделано, то оплачено. Сейчас меня убьют, закопают под тутовником, а потом скажут, что со вчерашнего дня больше не видели. Приезжий забияка после неудачной дуэли бродил по фехтовальным залам, зашел в зал покойного маэстро Бернарда, сунулся учить чужих учеников (Муса подтвердит!) — и, с треском провалившись в качестве наставника, убрел восвояси.

Да, ваша честь.

И больше никогда здесь не появлялся.

Все дни, начиная с дурацкого конфликта в лавке Мустафы и заканчивая сегодняшним визитом на ночь глядя, встали перед ним, как строй воинов. И воины эти тыкали в Джеймса Ривердейла не копьями, но пальцами:

«Глупец!»

Презрение к себе плавилось в горне души, мало-помалу превращаясь в обоюдоострый клинок. Так, должно быть, взрослеют. Бросают примерять чужие маски, воображая себя то идеалистом, то циником, то героем — и начинают делать дело, которое знаешь.

Что знал и умел Джеймс Ривердейл?

Джеймс Ривердейл умел драться.

Но если раньше, подобно ребенку, не ведающему о последствиях своих шалостей, он играл в войну, выигрывая и проигрывая, то сейчас он впервые увидел жизнь и смерть, как они есть.

Рябое лицо смерти.

И жизнь, танцующую с поднятыми к небу руками.

Держа дагу в левой, для правой он выбрал танцовщицу.

CAPUT VII,

в котором рассказываются удивительные истории о битвах и сражениях, путешествиях и приключениях, чудесах и диковинах, а расстояние от первых до вторых — несколько часов бега верблюдицы

Кабинет наполнился лязгом, звоном, вскриками и рычанием, не свойственным для человеческого горла. Это рычал Джеймс. В тесноте, равнодушной и смертоносной, как топор палача, не осталось места рипостам и парадам, ремизам и уколам с оппозицией; «четверо пьяных идут сквозь лес», «дракон в небе», «разрушение крепости» и «рыбак Гаджа поймал карпа» — исчезло все, что наполняло жизнь Джеймса Ривердейла. пока эта жизнь не свернула в синюю ночь под желтым месяцем.

Изменившись — и не обязательно к лучшему.

Однажды ты перестаешь отличать изученное вчера от изученного год назад, забываешь правила, не разбираешься в тонкостях, путаешь мягкое с кислым — и больше не интересуешься, глупо или умно ты выглядишь со стороны и что скажут зрители.

Все исчезает с поверхности, уходя на глубину.

Во время шторма на глубине тихо.

Кристобальд Скуна, основатель храма Шестирукого Кри, очень любил театр. Однажды, в редкую минуту откровенности, он сказал Джеймсу, что глубже всех в сущность боя проник Томас Биннори, бард и драматург, когда писал трагедию «Заря». «Почему?» — удивился Джеймс. Будучи в восторге от «Зари», он тем не менее не заметил там каких-то боевых тонкостей.

«Ты читал ремарки?» — спросил Шестирукий Кри.

«Читал. Ничего особенного. „Дерутся. Один падает“. И все».

«Вот-вот, — усмехнулся гипнот-конверрер. — Дерутся. Один падает. Я же говорю: этот бард понимает лучше всех…»

В кабинете на втором этаже дома Вучи Эстевен дрались. Некоторое время. Потом все вернулось к исходной позиции: Джеймс — у клавикорда, маэстро и Фернан — у дверей, блокируя выход, второй подмастерье — у стенной ниши.

Никто не упал.

Но и стояли, надо признаться, с трудом.

Лысый Гений с удивлением смотрел на упрямую жертву четырьмя парами глаз: три — влажные и блестящие, словно вишни, одна — тусклая, из шершавой бронзы. Песня клавикорда сделалась громче, ритмичней, побуждая к немедленному завершению. Желтый свет месяца смешался с синей ночью, пятная людей трупной зеленью. В раздражении шуршал песок. А Джеймс понимал, что тяжело ранен и долго не выдержит.

Человек в Джеймсе — понимал.

Но сейчас Джеймс Ривердейл был не вполне человеком.

Кристобальд Скуна, знатный театрал, говорил: «Зверь есть в каждом из нас. Просто в китоврасе или Леониде это сразу заметно». Посвятив жизнь изучению агрессивных навыков хомобестий, фиксируя инстант-образ сражающегося минотавра или сатира, со всем спектром характерных приемов и ухваток, маг позже накладывал этот образ на психику человека-добровольца, совмещая несовместимое.