Фердинанд, или Новый Радищев

Находившаяся под Карачуницами усадьба Красный Бор является родиной последней фаворитки Павла I Анны Лопухиной. Оттуда она и убыла в Москву на коронацию Павла, а потом в Петербург, где государь — как целомудренно пишет историк Михайловского замка — часто «отдыхал в ее компании от занятий и треволнений». Считается, что стены Михайловского замка выкрашены в цвет ее тела, позволю предположить себе — задницы, хотя большинство историков, исключительно из свойственного этой профессии ханжества, ссылаются на цвет ее перчаток, которые государь якобы выпросил у Анны на балу и затем в их, понравившийся ему цвет выкрасил замок. Сама по себе идея выпрашивания на балу перчаток самодержцем-императором и магистром Мальтийского ордена у дамы для подбора колера архитектурного сооружения кажется нам странной и противоречащей тогдашнему этикету и строительной практике. Словом, эти пресловутые «перчатки» высосаны лишенной воображения советской историографией из одной лишь фразы, обнаруженной в донесении саксонского посланника: «…У дворца было имя архангела и цвета любовницы». Позвольте спросить: «При чем же тут рукавички?» Какие же «цвета любовницы», кроме телесных, могут иметься в виду информантом? Словом, с подобными приемами искажать истину во имя ложно понятой морали мы хорошо знакомы. Вспомним, например, «Нос» Гоголя, который, как известно, был не носом, а совсем другим органом тела майора Ковалева, запеченным в хлебе ревнивым петербургским булочником, а потом начавшим разгуливать по проспектам Петербурга. Я и сейчас таких субъектов повсюду в Петербурге встречаю и часто вижу, как они на «вольво» в свои департаменты шпарят. Как писали в позапозапрошлом веке, пусть уж лучше не мешают нам «восхищаться совершенством искусства за счет целомудренной стыдливости».

Глава 10. Черноречье

За Порховом тянутся сосновые боры, славные своими грибами. Особенно любят туда ездить порховские мужики, причем лесные дары находят, ко всеобщему удивлению, не только в летние месяцы, но и в апреле, мае, а порой даже и в ноябре. Бывало, едешь осенью по шоссе, дождь-снег, и видишь, как меж стволов мелькают сосредоточенные мужские фигуры с палками в руках. Оказывается тут тоже произошла на редкость необычная, давняя история. Случилось, что древнепорховский мужик по имени Нежко Прожневец глянулся какой-то ведьмачке из деревни Страшницы, что на Шелони (о красотке даже написана поставленная театром «Современник» пьеса «Она прилетала по ночам»), Хаживал он к ведьме по ночам в гости не раз, а потом она, по завершении своей мистической миссии, сожгла дом и улетела на помеле на свою родимую чертову базу в Карпаты. На прощание колдунья подарила Нежке скляницу, то бишь сосуд темно-зеленого стекла в виде чаши (сейчас таких сосудов делают много и самых разных — недавно появилась трехлитровая коньячная емкость в виде атомной подводной лодки последнего поколения, что вызвало пристальный интерес особых отделов ряда флотов из-за точнейшего воспроизведения обводов секретнейшей разработки объединения «Алмаз»). Скляница, естественно, оказалась не простая, а неиссякаемая, точнее, неупиваемая. Ведьмачка дивно, «не по-нашему» называла ее — вроде как (или в просторечье — типа) Грааль. И многие годы берег Нежко эту «Кралю» пуще зеницы ока, никому не доверял, хотя с товарищами содержимым скляницы — отдадим ему должное — всегда делился. Человек по своей природе безалаберный, Нежко обращался с посудиной предельно аккуратно, протирал ее, носил в шерстяном носке, чтоб случайно не сронить и не разбить. А пользоваться ей было проще простого — из лужи набрал в скляницу воды и обожди немного. Лишь только проступят на стенках волшебного сосуда рунические письмена, так и можно употреблять. Одна в Крале нашлась недостача — медленно набирался в ней градус, случалось час-другой пройдет, пока пить из нее можно. И неудивительно: уму непостижимо, сколько волшебному аппарату приходилось абсорбировать алкоголя из забортной воды и воздуха, чтобы градус-то нагнать! Указанное несовершенство прибора и послужило причиной трагедии.

Как-то взял Нежко Кралю с собой в лес по грибы, да как вошел в чащу, так тотчас там и употребил. Потом налил водички из лесного бочажка, спрятал скляницу в укромном местечке под кустом: «Пока она, голуба, „образуется“, я, мол, в грибы сбегаю». Увлекся Нежко белыми — в тот год они нагло и вызывающе стояли повсюду, да и место с Кралей потерял… — известно, что в лесу так «с людям горазд часто бывает». С тех пор — а тому уж лет восемьсот минуло — тень Нежко так и бродит по лесу, кустами шуршит, палую листву палочкой разгребает, да горестно вздыхает, символизируя безутешную фигуру вроде Агамемнона. Как писали в лубке XVIII века по подобному поводу: «Плач без надежды // Грусть без отрады // Печаль без утехи».