Фернандо Магеллан. Книга 3

«Мы сделались нечистыми; праведность наша —как запачканная одежда;Мы поблекли, как лист; беззакония уносят нас, как ветер.Нет призывающего имени Твоего, положившего крепко держаться за Тебя;Потому Ты скрыл от нас Свое лицо, оставил погибать от грехов»(Ис. 64, 6–7).

– Не грусти, Антоний, – успокаивал Пигафетта.

Они сидела на носу флагмана у бушприта, смотрели на звезды. Хрустальные огоньки мерцали в черной глубине бездонного неба. Прогретое дерево отдавало тепло, пахло смолою. На берегу желто-оранжевыми орхидеями горели костры, звучали песни.

– Вместо ремонта кораблей люди занялись наживой и удовольствиями, – ответил монах. —

«Но солнце восходит, зной настает и сушит траву,Ее цвет опадает, исчезает красота вида;Так богатый увядает в своих путях.Блажен человек, переносящий искушение;Будучи испытан, получит венец жизни, обещанный любящимЕго Господом»(Иак. 1, 11–12).

– Люди устали, хотят отдохнуть, – ломбардиец вяло оправдывал моряков.

– Мы бездельничаем вторую неделю, – возразил Антоний. – С каждым днем в город самовольно отправляется все больше наших людей. На второй день после возвращения Эспиносы от властителя исчезли рыжий Солданьо и юнга Аймонте.

– Ты был на «Виктории»?

– Я слышал от сеньора Элькано.

– Беглецы быстро забыли, как поступили с нами на Себу. Когда-нибудь индейцы привезут их мертвыми, потребуют выкуп.

– Упаси Боже! – испугался летописец. – Что ты говоришь?

– Я просил Карвальо навести порядок, но он послал меня к черту, – пожаловался монах.

– Ему сейчас не до тебя, – посочувствовал товарищ.

– Зачем его выбрали капитаном? – раздраженно спросил Антоний.

– Он прибыл в Испанию с сеньором Магелланом.

– Не пойму, как они могли быть друзьями?

– Жуан не перечил ему, точно выполнял приказания.

– Теперь подражает капитан-генералу, не слушает офицеров. Казначей жаловался: Карвальо забрал в каюту расчетные книги, никого не подпускает к ним.

– Я слышал об этом, – тихо произнес Пигафетта, следивший за таявшим среди звезд серебристым светом метеора. – Какая красота вокруг! – умиротворенно промолвил он и повернул голову к другу. – Ты сильно постарел… – невольно вырвалось у него.

– Болезни не красят людей, – спокойно сказал Антоний.

– Тебе нет и тридцати лет, – с болью в голосе заметил летописец.

Антоний процитировал:

«Рожденный женою человек, кратковременен, пресыщен печалями.

Как цветок, он выходит и опадает; убегает, как тень,и не останавливается»(Иов. 14, 1–2).

– Тебе бы родиться поэтом, а не священником, – пожелал Пигафетта, глядя на поседевшие волосы друга, глубокие впадины глаз, острый тонкий нос.

– Молодость осталась там… – монах поднял худую длань к океану, костлявые пальцы привычно сложились для благословения, – вместе с зубами…

Его тонкие губы растянулись в усмешке.

Уставший океан затих. Темная вода заполнила все вокруг, слилась с небом. По выплывавшим из моря слабо мерцающим звездам угадывалась зыбкая граница земной стихии и царства ангелов. Если пристально смотреть на нее, замечалось слабое движение, словно кто-то спускался и поднимался по лестнице Иакова с крохотными свечками в руках.

– Я не мог предположить, что все так обернется, – продолжил Антоний. – Очень давно сеньор Магеллан подарил мне раковину. Я унес ее в монастырь вместе с веточкой красных кораллов, лежавших у него на камине. По ночам, когда становилось особенно грустно, когда звон колокола напоминал о могилах, раковина возвращала меня к жизни. В ней шумело море, оно звало меня. И я пошел. Но здесь я никому не нужен. Матросы смеются надо мной, туземцы забывают о Господе, как только корабли покидают острова. Даже ты иногда не желаешь разговаривать со мной. На земле я бы сделал больше добра, заслужил лучшую долю. Где царство Христа на островах, о котором мечтал капитан-генерал? Где он сам и его друзья? Их плоть съели дикари, а кости лежат не погребенными.

– Ты сам не пытался задержать корабли на Себу, спасти Серрана, – напомнил ломбардиец.

Монах прочитал: