Февраль — кривые дороги

В Займище нет и не было ни клуба, ни церкви, ни почтового отделения, ни магазина, а продуктовая лавка нынче закрылась в связи с родами продавщицы. Но на Займище без разбора падали бомбы и сюда дважды вторгался враг. В земле и в срубах застряли осколки снарядов. В чистый язык Лукерьи Ниловны втиснулись приращенные войной немецкие «бункер», «капут».

Я вышла на бугор. Тогда в феврале, тут буранило, скривляя, занося дороги. Сейчас внизу, как и в Кокошкино, паслись спутанные кони возле стогов, отбрасывающих утреннюю тень. Контуры животных так четки на луговом просторе, так пластичны, красивы. Дух захватывает. Я почувствовала, как нерасторжимо связана с этой землей.

Я возвращалась к дому. Мелкая речушка Заринка, обогнув подножие бугра, текла рядом, потом свернула к лесу.

Старуха в валенках и ватном пиджаке, как и вчера, неподвижно стояла у крыльца напротив дома Лукерьи Ниловны. Выпростав из длинного рукава сухой палец, она поманила меня. Я перешла улицу.

— Ангел мой! — позвала она, и я узнала в ней тетку Марфу. — Ты ж тут была тогда, мне сказали. Ты ведь помнишь мою дочку… — Слезы потекли по ее сморщенному, в бугорочках лицу.

Она повела меня в дом, здесь все по-старому, новой была только цепочка из канцелярских скрепок, на которой подвешена лампадка под иконой. А так все, как в тот раз, когда совещалась председательница со своими помощницами, толкались шелудивые телята и Маша выделывала «шпагатик».

Когда я опять вышла на улицу, две вчерашние девочки с портфелями в руках направлялись в школу; под ногами у меня копошились куры. Женщина в плюшевой жакетке подошла к дереву, на котором висел баллон от танка, ударила в него, сзывая подымать лен, и привычный утренний гул понесся по Займищу.

1973