Филарет Московский

Запахи воска и ладана, пение хора, блеск и дрожание огоньков на фитильках свечей, загадочный свет лампад, лики икон, торжественный чин богослужения, ароматный дым кадила, строгие возгласы священников… Для человека, в сознательном возрасте начавшего ходить в храм Божий, все это до конца дней будет оставаться чем-то немного в новинку. Для таких, как Вася Дроздов, оно было столь же естественно получаемым от жизни, как еда и питье, умение дышать, ходить… И потерять Церковь равнозначно тому, как внезапно утратить зрение или слух. Молитвы, тропари, кондаки, всё богослужение — ему не приходилось стараться запоминать все это, оно само запоминалось, легко и беспрепятственно почти ежедневно втекало в него, как река впадает в озеро, наполняя его чистой водой. И этой целебной воде уже вовек было не иссохнуть в нем.

Дядя Петя водил крестника в храм, каждое воскресенье Вася причащался.

У него рождались собственные представления о том, что и как происходит в храме. С младенчества начинала сказываться его поэтическая натура, радостно летящая навстречу образности. Когда в конце службы гасили свечи, от которых ввысь устремлялись дымки, Васе казалось, это молитвы отправляются на небеса. Однажды, глядя, как гасят свечи большого паникадила, как бегут и бегут вверх дымные струйки, он сообщил стоящей рядом маме:

— Мама, скоро кончится служба. Молитва к Богу пошла.

Первое, что стал в своей жизни мастерить Вася, — деревянные крестики из лучинок. И первые детские игры его были конечно же в священника. Он набрасывал на плечи платок, что-то там-сям повязывал и начинал «служить». К веревочке прикреплял грузик и помахивал игрушечным кадилом собственного изготовления. Одно удивление было глядеть на эдакого малолетнего попика.

— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа… Господу пом-м-мо-лимся!..

Слух у него изумительный.

— Можно не сомневаться: хороший священник получится! А ну-ка, Васятка, пойдем теперь на гуслях играть!

Что за волшебное слово «гусли»! И сами они у дедушки — как некая особая драгоценность. В ящике на ножках. Открывается крышка, под ней — ряды струн, из которых дедушка Никита извлекает разнообразные упоительные звуки. Он подсаживается к гуслям на кресле. Внук тоже придвигает поближе свой стульчик.

— Самый церковный музыкальный инструмент, — говорит дедушка. — Царь Давид свои псалмы пел под псалтирю. А «псалтирь» по-гречески и есть гусли. Только наши гусли большие. Переноске не подлежат. Оттого именуются иной раз «лежачая арфа».

Такие гусли появились в России при Елизавете Петровне, а при Екатерине Великой получили широкое распространение. Славился игрой на них композитор и певец Василий Федорович Трутовский, носивший титул камер-музыканта и придворного гуслиста. В такой «лежачей арфе» диапазон звучания увеличивался до пяти, а то и семи октав. Для них ввели хроматическую настройку. И больше всего их любили именно русские священники, отчего в народе их так и стали называть: «поповские гусли».

Вася во все глаза глядел, бывало, как дедушка перебирает ловкими пальцами струны, слушал, как зачарованный, а вскоре постепенно стал осваивать инструмент, научился сам играть.

Другого своего деда Вася почти не знал. Приходской священник Федор Игнатьевич Дроздов рано овдовел, передал приход сыну Михаилу и жил уединенно, в постах и молитвах, по-монашески, все его пропитание составляли хлеб, капуста и квас.

Совсем не так жилось в доме у дедушки Никиты. Вот и гусли эти, на которых так весело было играть.

— Ай да мальчик! Все на лету схватывает! — радовались родители. — Вот тебе, Васенька, пастила, как ты любишь.

Пастила — знаменитое коломенское угощение. Попович Вася, как и все другие мальчики, поповичи, дети гончаров и плотников, ямщиков и столяров, обожал бегать к фабрике, на которой изготовлялось это яблочное чудо, ловить запахи, исходящие оттуда, где она производится на свет, мечтать: «Эх, дали бы мне целое ведро пастилы, чтобы от пуза!»

От фабрики пастилы — айда к скотобойням! Но там другие впечатления — страшные. Вася никакого удовольствия не испытывал, глядя, как ведут на забой несчастную скотину, слушая, как она негодует и ропщет, предчувствуя близкий ужасный конец.

— Коли так жалеешь, зачем же мясо ешь? Не ешь мяса!

— И не буду.

— Не будешь мясо есть — монахом станешь.

— И стану.

Нет, к скотобойням он с ребятами ходить не стал. Другое дело на ручье играть в войну с Турцией.

— Вы будете грузины. Вы — турками. А мы — русские, будем грузин защищать.

— Не хотим быть турками!

Но кому-то ведь да надо, иначе что же это за игра в войну, ежели все свои? Приходилось соглашаться. Сегодня мы турки, завтра — вы. Сражение под Кинбурном. Взятие Хотина. Взятие Очакова. Победа при Фокшанах. Триумф на Рымнике. Осада и штурм Измаила. Каждому хочется быть Суворовым.

— Ты?! Да ты, Васька-попович, маловат.

— А Суворов, сказывают, ростом не велик.

— Кто сказывает?

— Папенька. А он все знает. Он газеты читает.

— Попам газеты читать не положено.