Филе пятнистого оленя

Думаю, все было совсем не так — а жаль. Но уверена, что она больше думала о том, сколько денег надо отдать за операцию, и почему в бульоне всегда столько соли, и почему уборщица приходит не каждый день, и почему ее кровать так близко к окну.

Так или иначе, но это было другое. Я не думала о ней, и не вспоминала, и уж совершенно определенно не рассматривала ее фотографии, у меня их и не было. А вот Маринины все время перебирала — Вадим еще несколько штук нашел, к моей несказанной радости. Пара свадебных была — букеты, улыбки и прикрытые от обязательного счастья глаза. Они мне не очень нравились. Еще была совсем старая — она на ней почти девочка. В телефонной будке, повернувшись к снимающему в профиль. Огромный темный глаз, нежный рот, застывшее ожидание в лице.

Еще дачные были — они меня привели в особенный восторг. В них было то, чего я так хотела, — упругие ляжки, пухлый глянцевый живот, загорелые коленки, немного, чуть-чуть совсем смотрящие внутрь. Маленькая, незаметная почти, грудь, спрятанная за двумя цветастыми треугольничками купальника — стыдливо и скромно. Короткие взъерошенные волосы. Ничего особенного вроде — но на них она была женщиной, а не девчонкой. Притягательной гипнотически — по крайней мере для меня. Женщиной, знающей, что такое секс, но не понимающей его, не любящей. Не желающей трогать мужа между ног, не собирающейся целовать его там. Куклой, хранящей в себе что-то, чего так никто не видел и не ощутил. А я собиралась это что-то достать.

Я знала от Вадима, что она живет одна, работает в журнале каком-то. Что у нее есть собака, дог, огромная трехкомнатная квартира, которая целиком в ее распоряжении. Куча привезенных из-за границы выездным отцом вещей, золото и жемчуг в шкатулочке около зеркала. У нее есть все — и одновременно ничего. Потому что Вадима она потеряла, а любви к сексу и счастья с другим мужчиной так и не обрела. Ее жизнь представлялась мне пустой и гулкой, как коробка из-под обуви. Там, в той коробке, раньше лежала новенькая и блестящая пара туфель, которая могла бы сделать ее восхитительной и очаровательной, но не того размера оказались туфли. И она их отдала — а коробка осталась почему-то.

Нет, конечно, я не влюблялась в нее. Я любила Вадима, по крайней мере мне так казалось. Да и вообще я не думала, что в женщину можно влюбиться — для меня это был миф, порожденный несчастными в обычной любви. Но меня тянуло к ней, меня привлекал ее образ, который я придумала, хотя и не сомневалась, что он очень далек от реальности. Точно так же мне нравилась Мэрилин Монро — до тех пор, пока я не увидела первого фильма с ней. Образ, тщательно созданный, распался у меня на глазах — сначала отвалился некрасивый, уточкой, нос, потом тяжелый низкий зад, потом грушевидная грудь. А потом весь он раздробился и рассыпался, подняв облачко пыли и исчезнув быстро и без следа.

Но здесь я не боялась разочароваться. Я понимала, конечно, что не стоит ожидать от женщины ее возраста, что у нее будет тело семнадцатилетней. Не стоит расстраиваться, если волосы, в моем представлении каштановые, блестящие, до плеч, на деле окажутся крашенными в рыжий, собранными в хвост и немного секущимися. Все-таки то, что я задумала, было тоже только символом. Единственное, что меня беспокоило, — что все это неосуществимо.

И когда я уже начала терять надежду, раздался этот звонок.

* * *

Вторая сигарета была сломана, и ноготь я обкусала, красивый черный ноготь, блестящий от нанесенного вчера лака.

Его голос, раздававшийся из-за двери, был таким тихим, что мне приходилось прикладывать периодически ухо к стене, но тогда я слышала только ее тяжелое каменное дыхание, хриплое и гулкое — она была немолода и устала уже от долгой жизни, эта стена. А разговора я вообще не слышала — хотя не сомневалась, что особенно слушать нечего, но все равно любопытство раздирало меня, заставляло чесаться нервно — в моральном смысле, конечно. И пупырышки выступали неровно-красные — словно крапивой меня хлестнули, обнаженную мою, нежную душу. И так же сладко и немножко больно мне было.

Я чувствовала себя неловко из-за того, что подслушиваю. Но я просто не могла остаться в комнате, потому что знала, что мое присутствие может его напрягать. Он не особенно хотел ей звонить — когда я передала, что ему звонила Марина, ни радости, ни интереса на его спокойном лице не появилось, может, только некоторая раздраженность.

— Что она хотела?

— Я не знаю. Я не спрашивала. Я вообще растерялась, не ожидала, что это она. Даже и спросить ничего не успела толком, как идиотка…

Он улыбнулся.

— Если бы на моем месте был другой мужчина, он уже наверняка бы ревновал. Или будь на месте моей жены другая женщина. А так как я знаю, кто это, прости, ревновать не могу.