Филип Дик: Я жив, это вы умерли

Там они провели три ужасных года. В те времена, когда их семья жила в Чикаго, Фил был слишком мал, чтобы запомнить что-либо, кроме благословенного климата Западного побережья, и теперь он с мучительным оцепенением открыл для себя дождь, холод, бедность и одиночество. Мать весь день работала в Федеральном бюро по вопросам детства, исправляя ошибки в педагогических брошюрах. Фила же она отдала в школу квакеров, живших в надежде на общение со Святым Духом. Вернувшись домой из школы, мальчик часами ждал мать, один, в темной и унылой квартире. Поскольку Дороти приходила с работы слишком поздно и слишком уставала, чтобы рассказывать сыну сказки, он был вынужден пересказывать самому себе те, которые уже знал. Его любимой была история о трех желаниях, которые фея разрешила загадать одной крестьянской паре. «Я хотела бы огромную сосиску!» — восклицает жена. Сосиска тут же возникает перед ней, что приводит в бешенство мужа: «Ты что, ненормальная! Так бездарно потратила первое желание! Да хоть бы эта сосиска навсегда повисла на твоем носу!» И вот уже нос жены украшен сосиской, и только третье желание сможет ее освободить. Взяв эту историю за основу, мальчик придумывал бесконечные ее варианты. Затем Фил научился читать и открыл для себя «Винни-Пуха». Чуть позже его потряс роман Сенкевича «Камо грядеши», который он прочел в упрощенной версии. Благодаря этому произведению ожило все то, о чем ему рассказывали в школе квакеров. Мать Фила так никогда и не узнала, что всю зиму он играл сам с собой, изображая одного из первых христиан, прятавшихся в катакомбах.

В 1938 году Дороти получила место в Калифорнии в Лесном департаменте, расположенном на территории университета Беркли. После Вашингтона мать и сын вновь вздохнули здесь полной грудью. Им показалось, что они у себя дома и одновременно в центре мира, как и каждый, кто прожил тут хотя бы неделю. После Беркли остальной мир просто переставал существовать. Феминистка, пацифистка, женщина, увлеченная прогрессивными идеями и интересующаяся культурой, Дороти просто расцвела в этом уголке, где можно было в одно и то же время быть чиновницей и сторонницей женского равноправия, никого при этом не смущая. Что же касается Фила, то он любил сияние залива, лужайки и речку в кампусе, где свободно играли городские дети, а также куранты башни Сатер, разливающие свой веселый безмятежный звон по крышам, как будто желая вознаградить всех обитателей городка за столь плодотворно проведенные часы. Школа нравилась мальчику меньше, но он страдал от приступов астмы и тахикардии, что позволяло ему часто пропускать занятия. И даже когда Фил чувствовал себя хорошо, Дороти с готовностью покрывала его пропуски, разрешая остаться дома. В глубине души она радовалась, что сын совсем не похож на отца, что он с презрением относится к спорту, шумным играм и ко всем тем коллективным глупостям, которые хороши лишь для воспитания верзил на американский манер. Несомненно, Фил был на ее стороне, на стороне артистов, белых гордых альбатросов, которым мешают ходить по земле огромные крылья.

В двенадцать лет Фил уже любил все то, что будет любить всю свою жизнь: слушать музыку, читать и печатать на машинке. Мать по его просьбе покупала мальчику пластинки с классической музыкой, тогда еще на семьдесят восемь оборотов, и Фил развил в себе способность, которой они оба немало гордились: по первым же нотам угадать любую оперу, симфонию, любой концерт, который ему наиграли или даже просто напели. Фил собирал иллюстрированные журналы, где в научно-популярной манере рассказывалось об исчезнувших континентах, о проклятых пирамидах, о судах, таинственным образом пропавших в Саргассовом море. Названия этих журналов состояли сплошь из эпитетов: «Удивительное», «Невероятное», «Неизвестное»… А еще мальчик читал произведения Эдгара По и Лавкрафта, так называемого затворника из Провиденса, чьи герои сталкивались со столь ужасными мерзостями, что даже не могли их описать.