Филип Дик: Я жив, это вы умерли

Казалось бы, после пошлых шуточек и разоблачений Дружище Бастера у зрителей должна была пропасть всякая религиозность. Однако ничего подобного. В действительно великолепной сцене, которую Дик изобразил необычайно талантливо, Мерсер появляется перед одним из своих учеников, blade runner,

сидящим без сил перед «ящиком сопереживания», который отныне заполняют помехи, какие бывают по окончании вещания, и спокойно объясняет ему: да всё, что сказал Дружище Бастер, — правда, всё, включая и виски, без которого ему, старому актеру-алкоголику, и в самом деле тяжело обходиться, но это ничего не меняет. Абсолютно ничего. «Потому что ты здесь, и я здесь».

С помощью этого символа веры, отчаянно сопротивляющегося очевидному, Дик обозначил свою позицию в споре, который так волновал тогда общественность, по меньшей мере, ту ее часть, которая интересовалась религиозными вопросами. Находка в 1947 году рукописей Мертвого моря наделала много шума, и в результате распространилась идея, что, если значительная часть учения, приписываемого Иисусу синоптическими Евангелиями, отражена в документах, появившихся еще до его рождения, то это учение, возможно, не так уж оригинально, как полагали, а тот, кто его распространял, — всего лишь проповедник, каких тогда было много в Палестине. И даже, если принять во внимание, во что верят и верили миллиарды людей, простой обманщик. Атеисты, вступившие в полемику, полагали, что обрели весомый аргумент против христианства. Церковники заволновались. Некоторые даже считали, что их вера пошатнулась под действием этих открытий, и среди них был епископ Калифорнийской епархии англиканской церкви Джеймс А. Пайк.

Господин Пайк был тогда важной общественной фигурой, этаким образцом современного прелата. Бывший адвокат, выдающийся оратор, он сражался за гражданские права, участвовал в знаменитом марше в городе Селма бок о бок с Мартином Лютером Кингом, был другом клана Кеннеди. Ему американцы были обязаны введением рока в культовые церемонии и возведением в Сан-Франциско собора, витражи которого, наряду с удачно стилизованными святыми, весьма реалистично изображали Альберта Эйнштейна или, скажем, астронавта Джона Гленна. Фотографии Пайка красовались на обложках «Тайм» и «Ньюс-уик». Он участвовал в весьма популярном телевизионном шоу. Особую пикантность имиджу Пайка придавало то, что против него только что был начат процесс: прелат занимал откровенно еретическую позицию по отношению к Святомуо Духу, который, по его мнению, исчез из обращения со времен апостолов.

Осенью 1965 года Марен Хаккетт, бывшая активисткой феминистического движения, познакомилась с Пайком и стала его любовницей. Спустя некоторое время Нэнси с Диком были приглашены к ужину в квартиру, служившую тайным убежищем для этой пары, поскольку епископ, хотя уже и не жил со своей супругой, официально был все еще женат. Дик побаивался этой встречи на незнакомой территории с человеком, чья известность его пугала. Однако все прошло замечательно. К концу вечера он сидел, развалившись на диване, смеялся, вел непринужденную беседу, восхищенный любовником своей тещи. Понятно, что, когда встречаются два человека, страстно увлеченных религией, они без конца говорят об отцах-пустынниках и Армагеддоне. Между Филом и Джимом — так они стали звать друг друга в первый же вечер — началась трехлетняя дискуссия. Оба они, будучи интеллектуалами до кончиков волос, любили ученые споры и часто подкрепляли свои аргументы цитатами. Оба, подобно средневековым реалистам, верили, что слова материальны, а всякая идея, которую можно облечь в словесную форму, обязательно имеет реальный аналог. Оба они, бесконечно уважая печатное слово и не обращая внимания на то, что книги противоречат друг другу, верили во все, что читали, и обладали даром убеждать в этом других. Много читая, они часто меняли свое мнение, что порою смущало других людей, но не их самих.

В их состязаниях Джим имел то преимущество, что он привык к кафедре и публичным выступлениям, к тому же в его распоряжении был самый полный теологический арсенал. Но Фил не зря был Крысой, самой экстравагантной из церковных крыс. Джим только изумленно ахал, попадаясь в ловушки, которые ему подстраивал этот непонятный писатель, неуклюжий и плохо одетый, однако при всем том способный дать фору синоду. Любители парадоксов и противоречий, они терпеть не могли соглашаться и подталкивали друг друга к ереси. В случае с епископом это увлечение вело к более серьезным последствиям, к тому же он оказался если не более изощренным, то более страстным спорщиком.