Филлис

— Кто бы вы ни были, — пробормотал Фримен, — вряд ли ваши обязанности труднее и неблагодарнее, чем обязанности раввина. Вы, безусловно, никогда об этом не задумывались, мистер Клэнси. Полагаю, что у вас никогда не было оснований задумываться по этому поводу. А я с этим живу и пытаюсь понять, как это ни странно, многие ли осознают, кто они и почему совершают те или иные поступки. Смею вас заверить, что в нашем распоряжении очень мало средств утешения, меньше, чем вы могли бы представить, и в итоге все сводится к попыткам успокоить человека, нуждающегося в вас. Думаю, что подобное может предложить священник любой религии, а я тоже своего рода священник. Эта девушка, эта женщина — Филлис — произвела на меня потрясающее впечатление. Передо мной, мистер Клэнси, прошли все виды душевных страданий. Я был на войне капелланом, но таких страданий, которые испытывала вчера вечером эта женщина, я никогда в этой жизни не видел. Вы знаете об этом?

— Нет, — медленно произнес я, — я не знаю об этом.

— Я хожу там, куда боятся ступить ангелы, мистер Клэнси. В этом заключается прерогатива моего призвания. Вам известно, что она вас любит?

— Да, — кивнул я. — Мне известно, что она меня любит.

— Мистер Клэнси, она на краю пропасти. Если она упадет с обрыва, мир рухнет. Все это меня не касается, но когда незнакомые люди зовут меня прочесть над мертвым молитву, я ощущаю всю тщету своих усилий. Ибо жизнь — это нечто иное. Вы согласны?

— Да, — выдавил я. — Жизнь — это нечто иное.

— Когда я начал разговор, я думал, что вы рассердитесь, мистер Клэнси.

— Я не сержусь, — сказал я. — Просто не вижу, какое это имеет отношение к нам с вами. Да, я знаком с Филлис Гольдмарк, но что из этого выйдет, решать только мне.

— Вы правы: решать только вам, — согласился раввин.

— Тогда что же вы хотели мне сказать? — попытался выяснить я.

— Вам когда-нибудь приходилось жить в атмосфере кошмара, мистер Клэнси?

— Приходилось.

— Значит, вам это знакомо. Не собираюсь вас убеждать или уговаривать, хочу, чтобы вы поняли: она живет в атмосфере кошмара. Позвольте мне пояснить: попав туда, куда боятся ступать ангелы, я сложил два и два, и у меня не получилось четырех. Это дает мне право задать вам вопрос, не вы ли создали этот кошмар.

Услышав это, я замолчал на некоторое время. Пришел органист, кивнул нам и сел за орган. Взял несколько нот, как бы настраивая инструмент. И стал играть один из погребальных опусов Баха. Раввин подошел к нему, что-то сказал, и музыка смолкла. Вернувшись ко мне, раввин объяснил, что среди евреев не существует единого мнения о желательности исполнения музыки на похоронах. А мне казалось, что со мной разговаривают издалека. Я погрузился в раздумья, а думать было о чем.

— Я домысливал многое, — сказал раввин. — Боюсь, что мои домыслы перешли все границы.

— Мне так не кажется. Что же вы еще хотели мне сказать?

— Только спросить: вы сможете вывести ее из этого состояния?

— Подобно слепому, ведущему слепого?

— Видимо, так.

Тут мы вернулись в салон, и, когда я вошел, ко мне подошла Филлис и сказала:

— Я подумала, вы ушли.

Я отрицательно покачал головой, а она попросила меня:

— Не отходите от меня, Клэнси, не оставляйте меня.

Я глядел на нее в неверном свете свечей: быть может, более отстраненно, чем предполагал. Широко открытые глаза были полны испуга, и я слегка поцеловал ее в щеку. Лицо бледное, утомленное, усталое. Но я понимал, что для меня она прекрасна и навсегда останется прекрасной, и я сказал ей, что никогда ее не покину, никогда.

Часть десятая

Пляж

Кладбище находилось далеко, на Лонг-Айленде. За катафалком следовало всего три машины: наемный лимузин, где ехали Филлис с теткой и раввин Фримен, «Бентли» Голденов и моя. Служащая полиции не знала, стоит ли ей тоже ехать, но я решил, что это не обязательно, поскольку рядом с Филлис буду я, а если мне нужно будет куда-то поехать, то я предупрежу начальство.

День был тяжелый и хмурый, темные облака нависли на небе, и, когда мы подъехали к кладбищу, накрапывал частый дождичек. Могилу уже выкопали, и мы стояли вокруг, спасаясь от дождя под зонтами, любезно предоставленными кладбищенской администрацией, а в это время раввин Фримен произносил положенные слова. Гроб опустили и засыпали землей, все кончилось, и мы пошли к машинам. Голдены хотели, чтобы Филлис с теткой поехали к ним, но Филлис отказалась и сказала, что останется со мной. Рите Голден это не понравилось. Она даже заявила, что коль скоро она сумела найти возможность прибыть на похороны, отказ Филлис от приглашения является не только непродуманным решением, но актом неблагодарности. Джек Голден посмотрел на часы. Обеденное время давно прошло, и он предложил всем нам поехать куда-нибудь поесть. Жалко было на него смотреть: он переживал, что столь ничтожное количество прибывших на кладбище лишало похороны той церемониальной значимости, которой, по его мнению, они должны обладать.