Философ

Разумеется, винить Криса за то, что он народился на свет от склонного к агрессивности пьяницы, я не могу, однако, провоцируя отца, мой брат последовательно демонстрировал замечательное отсутствие здравого смысла. У него был глубокий и громкий, несоразмерный его телу баритон, позволявший ему ни в чем не уступать отцу, добавляя вслед за ним децибел к децибелу. Школьные оценки, деньги, кажущаяся непочтительность – предлог им годился любой, и наш обеденный стол обращался в настоящее поле брани. Отец и сын принимали боевую стойку, придававшую им сходство с лосями, тарелки бренчали от ударов отцовского кулака по столу; Крис сидел ссутулившись, скрестив на груди руки и самоуверенно покачивая головой; мать, бледная и покорная, стискивала перед собой ладони, и губы ее двигались в бессознательной молитве. А я съеживался, цепляясь за стакан с молоком. Что с ними? Для меня было очевидным, что ругаются они только ругани ради, а их позы лишь приближают обоих к обмену ударами. Им это и вправду необходимо? Даже отец – действительно ли – действительно ли– хочется ему бить сына?

Я часто задавался этими вопросами – и не только из-за ужасных сцен, свидетелем которых стал, но и потому, что вопросы эти непосредственно связаны с моими научными интересами. Я посвятил всю мою карьеру попыткам понять, что такое свобода выбора. Если вы пьяны – именно этим ваш выбор и определяется? Или тем, что вам довелось побывать в аду и вернуться? А если ваш сын смеется над вами, обзывает вас так и этак, в том числе и алкоголиком? Это и тогда остается

вашимвыбором? Далее: в какой миг вы производите

выбор? Он что – результат умственного процесса? Или выбор не является выбором до того мгновения, когда вы вскакиваете, чтобы вытянуть из брюк ремень? Либо до того, когда ремень опускается на спину вашего сына? Либо до того, когда появляется кровь? И производится ли этот выбор сейчас – или он есть всего-навсего кульминация процесса, начавшегося годы назад, когда вы обрюхатили девчонку на заднем сиденье вашей машины? А нынешнее насилие – не провело ли оно многие годы где-то под почвой, пуская ростки, пробиваясь наверх, – и то, что мы видим здесь и сейчас, есть просто его выход под свет солнца? Если так, то что же делает ваш выбор вашим? И можете ли вы отменить его?

Когда дело доходило до физической схватки, в игру вступали габариты отца, так что прием ставок на победителя прекращался. Отец был фунтов на семьдесят тяжелее Криса – преимущество, которое лишь отчасти компенсировалось проворством брата. Крис научился предугадывать переломный момент, по дюйму отодвигая свой стул от стола, дабы получить пространство для маневра, позволявшее ему вскочить и удрать еще до того, как отец с грузным топотом бросится на него. Честно говоря, когда они носились по дому, круша все на своем пути, переворачивая мебель, сшибая настольные лампы, зрелище получалось захватывающее. Вспоминая эти эпизоды, я вижу в них посверкивающие во мраке искорки комедии – что-то от Тома и Джерри. Однако дом наш был мал, укрыться в нем было практически негде. В конце концов отец загонял Криса в угол, и тогда начиналось самое настоящее и совсем уже не смешное насилие над ребенком.

Меня-то не били никогда, вернее сказать, били так редко, что это вполне сходило за никогда. Но конечно, и мне доводилось сталкиваться с проявлениями необузданного нрава отца. Один такой случай произошел, когда мне было двенадцать лет, воскресным утром, перед тем как мы отправились в церковь. Мне полагалось одеться у себя наверху и спуститься вниз, чтобы ни отцу, ни матери не приходилось подниматься за мной. В то утро я облачился в старый костюм Криса, присел на кровать, привалившись спиной к стене, и замечтался о чем-то, поскребывая раззудевшийся подбородок. Имелось у меня такое обыкновение – целиком уходить в размышления, и, наверное, я заставил родителей ждать слишком долго, потому что дверь вдруг распахнулась от удара ногой, и в комнату ворвался отец, потный и злой. Он взглянул на мою рассеянно почесывавшую бедро руку и сказал: «Ишь как мы тут удобно устроились».

Я выпрямился, вскинул перед собой ладони, но отец уже налетел на меня. Он оттолкнул мои руки, сграбастал меня за грудки, смяв пиджак и рубашку, сорвал с кровати, встряхнул и заорал мне прямо в лицо, оказавшееся от его лица не более чем в шести дюймах, – заорал, интересуясь, не собираюсь ли я просидеть тут весь день, ковыряя в заднице, или, может, надумаю спуститься вниз и присоединиться к моей матери и к нему, купившему мне этот костюм и вообще каждую дурацкую вещь, какая у меня только есть, к родителям, прождавшим меня пятнадцать проклятых минут, и назовите его последним ослом, если он стерпит от меня такое еще раз, давай, попробуй всего разок, увидишь, что с тобой будет.

Я и сейчас ощущаю на лице его слюну.

Впрочем, если честно, в сравнении с тем, что приходилось сносить моему брату, это была мелкая дробь.