Философия языка и семиотика безумия. Избранные работы

Как это соотносится с традиционными представлениями? Представим себе классический развернутый параноидный синдром. Первая стадия его – это паранойя, здесь господствует бред отношения. Все вокруг личности больного приобретает повышенную знаковость, все значимо и все имеет отношение к одному человеку – к нему самому. (О пансемиотизме паранойи см. [Руднев, 2002]). Что происходит затем при разворачивании психоза? Бред отношения может либо сразу перейти в бред величия по принципу «на меня обращают внимание, значит, я так значителен», либо наоборот перейти в бред преследования: «на меня обращают внимание, потому что я что-то сделал плохое, меня преследуют за совершенные мной преступления, за мои тяжелейшие грехи». Ясно, что логика прорастания величия из отношения – это логика экспансивно-гипоманикальная, а логика прорастания бреда преследования – тревожно-депрессивная. Здесь и формируется фигура преследователя. Но как же это соотносится с нашей же концепцией депрессии как внесемиотического внезнакового восприятия мира, восприятия его как мира вещей (см. [Руднев, 2001a])? Человек на паранойяльной стадии делает большой шаг вперед по направлению «по ту сторону границ реальности», он предельно символизирует все объекты, причем придает им одно значение, именно то, что они все являются признаком какого-либо отношения к нему лично. Депрессия отбрасывает эту семиотичность. Она как бы говорит: «Нет, никаких знаков не существует, то, что ты принимал за знаки, это вещи; то, что ты принимал за символ пристального отношения к тебе, это не символ – это реальная вещь». И эта реальная вещь и есть преследователь. Он выходит из реальности в психоз посредством преодоления знаковости, превращения паранойяльных знаков в запредельные экстраективные вещи. Это уже не знаки. Галлюцинации – не знаки, они воспринимаются не как символы чего-то или кого-то, а как сами эти кто-то и что-то. Вот почему так важна депрессия в формировании шизофренического персекуторного мышления. (В случае парафренного бреда величия, как можно предположить, имеет место гипомания (см. также [Руднев, 2001b]); будучи обратной стороной депрессии, она делает по сути то же самое – превращает знаки особого отношения к субъекту в значительность самого субъекта, превращает самого субъекта из символа преувеличенного отношения в живую вещь, субъект величия – Наполеона, Иисуса и пр.).

Парадоксальным образом паранойяльная проекция, помноженная на депрессивную интроекцию как результат псевдометаболизма дает в качестве синтетического возврата нечто, гораздо большее, чем проекция, – экстраекцию. И если уже мы прибегли к телесно-организмической метафорике Ф. Перлза, то можно сказать, что после того, как на депрессивной стадии личность пытается переварить интроекцированный проект и у нее ничего не получается, он выделяется, экстрецируется наружу во всей своей запредельной инореальностной материальности – то есть в виде кала [Перлз, 2000]. Это и есть преследователь-экстраект, большой «Плохой», который уже не имеет ничего общего с посюстороннней семиотикой – это психотическая реальность, мистер Хайд.

Откуда же берется Преследователь, из каких образов он материализуется? Таких образов, кляйнианских первичных объектов, немного – всего три, в сущности: мать, отец и сам субъект.

Человеку достаточно в подходящий момент посмотреть на себя в зеркало, и образ преследователя готов. Вот он, самый страшный преследователь, само Я, преследующее alter ego. Р. Лэйнг пишет по этому поводу:

У игры с зеркалом могут быть своеобразные варианты. Болезнь у одного человека началась совершенно явно, когда он взглянул в зеркало и увидел там кого-то другого (по сути – свое собственное отражение) – «его». «Он» должен был стать его преследователем в параноидальном психозе. «Он был подстрекателем заговора с целью его убить (то есть пациента), а он – пациент – должен был «стрелять в «него»» (в свое отчужденное Я) [Лэйнг, 1995: 124].