Философия. Книга первая. Философское ориентирование в мире

- Вопрос о том, имеет ли истина ценность, или же знание в конечном счете оказывает разрушительное действие, - очень старый вопрос. Кто умножает познание, умножает скорбь; знание расслабляет деятельность; сознание повергает в страх и препятствует естественному ходу процесса жизни; овладение познанием есть грехопадение. Так или подобно этому говорили нередко. Здесь утверждают уже не бессмысленность науки, выдвигая просто положение: не стоит знать, - но само знание видится как некий рок. При этом имеют в виду убедительное знание, неотклонимо существующее как нечто чуждое мне; я должен признать его, потому что не могу уклониться от него; оно кажется одновременно и самой прочной, объективной опорой, и неустранимым, уничтожающим меня своей необходимостью бременем; в силу первого оно кажется заманчивым, в силу второго - подавляющим меня своей тяжестью.

Это сомнение в ценности всякого знания разворачивается и далее: во-первых, оно ставит под сомнение прочность знания и отрицает его возможность; затем, оно усматривает в знании основание безрадостности человеческого существования; и наконец оно утверждает, что знание разрушает то, что оно познает.

Первое обвинение гласит: знание обманывает, ибо ведь на самом деле мы ничего не знаем. Всякое знание сомнительно. А потому результатом желания знать бывает отчаяние, признающее, что мы ведь ничего знать не можем. Мы исследовали, чтобы знать достоверно. Но в конце исследования мы стоим перед пропастью, лишились наивного обладания своим бытием и не имеем достоверного знания. Желание знать, говорят тогда, ведет к тому, что характеризуют как скептицизм и нигилизм.

Это обвинение возникает из ложной предпосылки, а именно, из смешения понятий об истине: мы желаем иметь всю истину в форме объективного убедительного знания, и тогда мы в самом деле вынуждены отчаяться в знании, ибо никакое убедительное знание не бывает безусловным, но каждое знание вместе со своими предпосылками относится в каждом случае к чему-то конечному в мире. Однако с точки зрения экзистенциально обоснованных понятий об истине убедительное знание есть только путь. Если мы превращаем убедительное знание в цель, чтобы иметь в нем свою опору, если, тем более, мы желаем, чтобы это знание давало нам миросозерцание, то мы должны испытать отчаяние, ибо отчаяние это заключалось уже в ложных требованиях к убедительному знанию. Знание, как предполагают здесь, должно дать то, чего в нем не заключается, и в то же время мы уклоняемся от тех требований, которые оно предъявляет.

Второе обвинение, гласящее, что знание есть основание безрадостности и безнадежности жизни, видит в знании источник разрушения для естественной установки человека в его чувстве существования. Стремление все знать, которое считается обычно чертой достоинства человека, считается здесь высокомерием, губящим всякую радость жизни. Как человек порою может думать о постигающих его действительностях: «О, если бы я этого все-таки не знал», - так же здесь оценивают знание вообще. Только забывая, можно радоваться, жить можно только, если предаваться иллюзиям. Как индивиду нужна его частная ложь о жизни, так же, говорят в этом случае, духовные движения, в которых мы живем, нуждаются в своих иллюзиях. То, чтобы человек отставлял в сторону неудобные факты и все обременяющее его знание, и чтобы в случае опасности он крепко держался за некое мнимое знание, считают здесь условием жизни. Индивидам нужна ложь об их жизни, духовным движениям масс нужны их иллюзии.