Философия. Книга третья. Метафизика

1. Антиномия дня и ночи. — 2. Попытка более конкретного описания. — 3. Подмены. — 4. Проблематические коренные предпосылки дня. — 5. Возможная вина. — 6. Гений и демон в борьбе за экзистенцию. — 7. Вопрос о синтезе двух миров. — 8. Мифологическое просветление.

Богатство многого и единое

1. Экзистенциальный исток единого. — 2. Единство в мире. -3. Единство в сфере логического. — 4. Трансцендирование к единому. — 5. Политеизм и единый Бог. — 6. Трансценденция единого Бога.

Трансценденция, живо присутствующая только там, где экзистенция в пограничной ситуации обращается к ней из собственного своего истока, может быть всепоглощающим жаром, или тишиной, которая еще говорит нам все, а затем может показаться, словно ее вовсе нет.

В сопряжении с моим собственным самосознанием трансценденция открывается в том способе, каким я отношусь к ней: бытие трансценденции я постигаю лишь там, где я во внутреннем действии становлюсь самим собою; она протягивает мне руку, если я принимаю ее; но принудить ее силой невозможно. Остается вопрос: где и как она показывается мне. Активность самообладания в готовности, поскольку эта готовность не есть пассивность, может быть здесь столь же решающе важной, как и страстное принятие существования в собственной судьбе.

Но подступ к трансценденции никогда не может открыться планирующей работе устроения. Скорее, без остатка растворяться в том, что я могу сделать сам, в целесообразности промысла, который подчиняет себе и уничтожает даже самое существенное, — значит жить без трансценденции. Жизнь больше не была бы уже проблематичной, если бы нам могло удасться действительно жить без всякой прозрачности бытия, в подлинной банальности.

Но если экзистенция обращает свой взгляд за пределы всякого существования к подлинному бытию, это бытие предстает ей лишь в исчезающих шифрах, в которых она хотела бы приблизить его к себе и высказать его.

Наше обсуждение должно будет поэтому представить, в свете пограничной ситуации, те экзистенциальные соотнесения, в которых пережитая в опыте трансценденция становится предметной, как то, что узрели и помыслили, — и растаивает вновь.

Экзистенция, побуждаемая проблематическим существованием, ставит себя перед трансценденцией в упрямстве и преданности. Из пограничных ситуаций, которые, уничтожая, открывают бытие в существовании, рождается вопрос: почему существование именно таково. Этот вопрос приводит к упрямому противлению корню существования, или к преданности в доверии к непостижимому.

Экзистенция познает себя самое в падении и подъеме, обращаясь в них к трансценденции или оставляя ее. Из абсолютного сознания самобытия как нисхождения или восхождения она улавливает само бытие.

Но то, что такое есть экзистенция в своем восхождении, остается в существовании неопределенным. В ее возможности заключен путь, согласный с законом и порядком дня в явлении разумного существования; но этому пути противостоит другой путь, как страсть к ночи в разрушении, притязающая дать более глубокое бытие. Возникает самая ужасная двусмысленность. Экзистенция никак не может стать довольной собою, как бывает довольно собой слепое, чисто витальное существование.

Возможность истины обнаруживается как единое, в котором я становлюсь как самость, если оно обращается ко мне как моя трансценденция; и предавая которое, я падаю в ничто. Но это единое в своей историчной определенности, в свою очередь, ставится под сомнение множественностью возможностей, имеющихся в существовании. В существовании нет единственного, четко определенного, объективно удостоверяемого пути экзистенции вообще, а есть недостоверность возможности, в которой трансценденция остается для желающего знать ее двусмысленной и проблематичной.