Философия войны

Итак, если мы хотим предохранить государственный организм от патологического явления, именуемого войною, – мы не станем заражать его пацифистскими идеалами. Если мы желаем, чтобы наш организм сопротивлялся болезненным возбудителям, нам не надо ослаблять его – в надежде, что микробы, растроганные нашей беззащитностью, посовестятся напасть на ослабленный организм, – а наоборот, сколь можно более укреплять его. Укреплением нашего государственного организма соответственным режимом (внешним и внутренним) и профилактикой мы повысим его сопротивляемость как пацифистским утопиям вовне, так и марксистским лжеучениям изнутри – стало быть, уменьшим риск войны, как внешней, так и гражданской.

Нападают лишь на слабых, на сильных – никогда. На слабых, но показывающих вид, что они сильны, нападают реже, чем на сильных, но не умеющих показать своевременно своей силы и производящих со стороны впечатление слабых.

В 1888 г. произошел знаменитый «инцидент Шнебле»⁶⁰, едва было не вызвавший франко-германской войны. В последнюю минуту Бисмарк не решился: французская армия только что была перевооружена магазинной винтовкой Лебедя⁶¹, тогда как германская имела еще однозарядки. Жившая в 80-х гг. еще мечтою о реванше Франция была сильной – и казалась сильной (дело Дрейфуса

⁶², надолго отравившее ее организм, произошло значительно позже). На Востоке же грозила могучая Россия Царя Миротворца… Авантюра была отложена…

Другой пример – 1904 год. Маркиз Ито⁶³ проявил большую решимость, чем Бисмарк в свое время. Но рискнули бы японцы напасть на нас, если бы Порт-Артуровская эскадра была снабжена доками, если бы на Ялу⁶⁴ вместо бригады Кашталинского стояло три-четыре корпуса, если бы Манчжурия была соединена с Россией не одноколейным (притом незаконченным), а четырехколейным непрерывным рельсовым путем? И если бы японцы знали, что русская государственность не усыплена гаагским дурманом⁶⁵, а общественность, вместо посылок приветственных телеграмм микадо⁶⁶

, будет защищать интересы своей страны?

1914 год. Германия провоцирует войну, потому что не желает иметь дела с сильной русской армией 1920 г., – армией, явившейся бы результатом семилетней «Большой военной программы» 1913 г. Одновременно война объявляется и Франции: робость и недомыслие ее правителей (приказ Вивиани отступить 10 км от границы в доказательство миролюбия⁶⁵) показались Германии доказательством слабости всей страны, всей армии. Типичный пример нападения на сильного, потому что он со стороны кажется слабым.

Изучение всех войн, всех конфликтов, как прежних времен, так и современных, убеждает нас в справедливости положения, проводившегося Ермоловым⁶⁸ на Кавказе, сто лет спустя сформулированного в Марокко Лиотэем⁶⁹: «Надо вовремя показать свою силу, чтоб избежать впоследствии ее применения». Это положение должно лечь в основу всякой здоровой политики.

Вообще же следует помнить, что «идеологи» обошлись человечеству дороже завоевателей – и последователями утопий Руссо⁷⁰ пролито больше крови, чем ордами Тамерлана⁷¹.

Глава V

Природа военного дела. Военное искусство и военная наука

Является ли военное дело достоянием науки или искусства? Чтобы ответить на этот вопрос, надо все время иметь в виду двойственную природу военного дела.

Военное дело слагается из двух элементов. Элемента рационального – соизмеримого, вещественного, поддающегося точному анализу и классификации. Элемента иррационального, духовного, несоизмеримого – того, что Наполеон называл ««la partie sublime de l'art»⁷².

Рациональная, вещественная часть военного дела– достояние военной науки. Иррациональная, духовная – достояние военного искусства. Смотреть телесными глазами может каждый зрячий человек – смотреть и видеть духовными очами дано не всякому. Искусство дается Богом – наука дается человеку его трудами. Изваять Зевса может лишь Фидий⁷³ – изготовить анатомический чертеж человеческого тела может любой студент-медик.

Искусство – удел немногих избранных, – как правило, выше науки – удела многих. При этом следует оговориться, что в своих высших проявлениях наука имеет отпечаток гения– свою «partie sublime». Менделеев или Пастер могут считаться украшением человечества в той же степени, как Достоевский и Гете.

Подобно благородному металлу, искусство не может применяться в чистом своем виде. В него, подобно лигатуре, всегда должна входить известная доля науки.