Философский дневник

Как сон не разрывает сознания, так не прерывает созна-

ния и смерть, и рождение, т. е. переходы из одной жизни в

другую.

С этим связано понимание Толстым учения о бессмер-

тии души. «Говорят о бессмертии души, о будущей жизни, что нужно знать про это для настоящей жизни. Какой вздор!

Тебе дана возможность все увеличивающегося и увеличива-

ющегося блага здесь сейчас; чего же тебе еще надо? Только

тот, кто не умеет и не хочет находить это благо, может тол-

ковать о будущей жизни. Да и что такое в самом деле то, что

мы называем будущей жизнью? Понятие будущего относит-

ся ко времени. А время есть только условие сознания в этой

жизни. Говорить о будущей жизни, когда кончается эта

жизнь, это все равно, что говорить о том, какую форму при-

мет кусок льда, когда он растает, или, перейдя в воду, и

составные части его превратятся в пар. Кроме того, какая

мне и зачем жизнь в будущем, когда вся моя жизнь духов-

ная — только в настоящем. Жизнь моя в том, что я люблю, а я люблю людей и Бога. И то и другое не уничтожается с

моей смертью. Смерть есть только прекращение отделенно-

сти моего сознания» (9 февраля 1908 г.).

Проблема смерти всегда волновала Толстого. Он пы-

тался осмыслить ее по-разному, но так и не пришел к окон-

чательному выводу. Однажды (15 сентября 1904 г.) он за-

писал: «Я говорил себе, что смерть похожа на сон, на засы-

пание: устал и засыпаешь, — и это правда, что похоже, но

смерть еще более похожа на пробуждение. В сне я знаю

оба момента — и засыпания (хотя этого я не сознаю) и

пробуждения, который сознаю. В смерти же я знаю мо-

мент пробуждения (хотя и не сознаю его) и момент умира-

ния, который сознаю».

Жизнь Толстой сравнивал со сновидением: как снови-

дение относится к жизни настоящей, так наша настоящая

жизнь относится к жизни после пробуждения, т. е. смерти.

13

Жизнь в сновидении происходит вне времени и вне про-

странства, реальности: общаешься с умершими как с жи-

выми, хотя знаешь, что они умершие. Жизнь есть сон, и

часто к старости, как к концу времени сна, нелепость этой

жизни становится все яснее и яснее. И вот в последний год

жизни Толстой записывает в Дневник: «Мы живем безум-

ной жизнью, знаем в глубине души, что живем безумно, но

продолжаем по привычке, по инерции жить ею, или не

хотим, или не можем, или то и другое, изменить ее» (16

июля).

Отсюда мысли Толстого о безнравственности прави-

тельства, которое человек не должен поддерживать. Рус-

ский народ избегает власти, удаляется от нее. «Он готов

предоставить ее, скорее, дурным людям, чем самому за-

мараться ею. Я думаю, что если это так, то он прав. Все

лучше, чем быть вынужденным употребить насилие. По-

ложение человека под властью тирана гораздо более со-

действует нравственной жизни, чем положение избирате-

ля, участника власти. Это сознание свойственно не толь-

ко славянам, но всем людям. Я думаю, что возможность

деспотизма основана на этом» (30 марта 1905 г.).

Эти воззрения Толстого близки к трактату великого

американского мыслителя Генри Дэвида Торо «О граж-

данском неповиновении» (1849). Перечитывая его, Толстой

записал в Дневнике 14 апреля 1903 г.: «Читал Торо и ду-

ховно поднялся». Никогда и ни о ком не отзывался Тол-

стой столь высоко. Мысли Торо были настолько необходи-

мы Толстому, что он возвращался к ним постоянно. В ста-

тье «К политическим деятелям» (1903) он написал слова, исполненные огромной силы обличения и убежденности:

«Мало известный американский писатель Торо в своем

трактате о том, почему человек обязан не повиноваться

правительству, рассказывает, как он отказался заплатить

американскому правительству 1 доллар подати, объяснив

свой отказ тем, что не хочет своим долларом участвовать в

делах правительства, разрешающего рабство негров. Разве

не то же самое может и должен чувствовать по отношению

своего правительства не говорю уже русский человек, но

гражданин самого передового государства Америки...» Од-

14

нако о революции 1905 г. Толстой высказывался вполне

определенно: «Во всей нынешней революции нет идеала.

И потому не революция, а бунт» (3 ноября 1905 г.).

В развернувшейся революции Толстой усматривал «три

сорта людей», и он воспринимал их негативно: «1) Консер-

ваторы, люди, желающие спокойствия и продолжения при-

ятной им жизни и не желающие никаких перемен. Недо-

статок этих людей — эгоизм, качество — скромность, сми-

рение. Вторые — революционеры — хотят изменения и берут

на себя дерзость решать, какое нужно изменение, и не бо-

ящиеся насилия для приведения своих изменений в испол-

нение, а также и своих лишений и страданий. Недостаток

этих людей — дерзость и жестокость, качество — энергия и

готовность пострадать для достижения цели, которая пред-

ставляется им благою. Третьи — либералы — не имеют ни

смирения консерваторов, ни готовности жертвы револю-

ционеров, а имеют эгоизм, желание спокойствия первых и

самоуверенность вторых» (23 декабря 1905 г.).

Особенно огорчили Толстого перспективы достижения

революционерами власти. Как бы зря сквозь десятилетие, он писал незадолго до смерти: «Когда революционеры до-