ФИЛОСОФСКОЕ ОРИЕНТИРОВАНИЕ В МИРЕ

Это обвинение справедливо, поскольку оно утверждает, что знание затрудняет жизнь (das Wissen das Leben schwer mache). Для отдельного человека определенное знание может стать невыносимо и может фактически погубить его. Но само это обвинение предполагает суеверие знания (Wissensaberglauben), для которого знание получает абсолютный характер, неподвижно наличествует как простой результат и, в принципе, распространяется на все. Однако убедительное знание всегда партикулярно и относительно. Не может быть, например, абсолютно достоверных прогнозов. Но если прогноз относится к событиям, зависящим в том числе и от человеческой деятельности, то само мышление и высказывание прогноза становится фактором, который, смотря по конкретной ситуации, может даже вызвать это событие или воспрепятствовать его наступлению. Кто имеет претензию, что желает знать то, что доступно знанию, тот может делать это, в действительности, лишь если он желает знания методически (mit Methode), со знанием источников возможных ошибок, и если он, при неизменно присутствующем факторе недостоверности, может сказать перед лицом грозящих прогнозов: «Водружу у могилы надежды стяг»²⁶

; пока, наконец, для обреченности на смерть не улетучивается всякое решение, оставляя окончательное бессилие, которое неизбежно не может уже оставаться в объективной надежде, но взрывает ее в экзистенциальном принятии-на-себя (im existentiellen Aufsichnehmen). И все-таки в еще сохраняющем жизненную силу существовании знание редко оказывается поставлено перед альтернативой: знать или не иметь возможности знать; скорее, имеющее значение для существования знание обыкновенно бывает лишь более или менее вероятным знанием. Само знание всегда находится в движении, и вместо того чтобы застывать в покое, остается в вечном вопрошании к самому себе. И в этой своей критической форме знание тоже затрудняет жизнь, делает ее в крайних случаях даже невыносимо трудной. И уже экзистенция решает, чего она хочет: сохранить ли покой в отсутствие знания или рискнуть на самые крайние пограничные ситуации. Этого ни от кого нельзя требовать, никому нельзя и запретить этого. Но знание может не только разрушать, оно так же точно может привести экзистенцию к ее собственной глубине, приводя ее к ее истинной трансценденции.

Ибо настоящий порок этого обвинения заключается в том, что оно выдвигает против знания, как знания, утверждение, которое, как таковое, отнюдь не является убедительным знанием. Это утверждение имеет абсолютизирующую форму, утверждающую в общем и в целом то, что может быть значимо в единичном случае и в распространении на все случаи имело бы только относительную значимость.

И наконец, то, что знание будто бы разрушает, - счастье непосредственного существования, - само столь многозначно и сомнительно, что это обвинение, чтобы оно могло устоять как познание, должно было бы знать, что же именно оно желает защитить под именем этого счастья. Скорее, после того как мы решимся испытать тяготы знания, начинается такое бытие, которое в смысле действительно бывшего мы только по ошибке можем помыслить как утраченное.

Третье обвинение гласит: анализ (das Analysieren) жизни и переживания, мотивов и целей уничтожает само анализируемое.

В конце концов верно, прежде всего, что жизнь есть «не что иное, как» - и далее, кому как больше нравится: воля к власти, половое влечение, жажда существования и т.д. А потому требуют сохранения здоровых инстинктов, желают прекратить анализ, особенно психологический и социологический анализ. Рефлексия, говорят тогда, превращает все, к чему прикасается, в нечто такое, ради чего не стоит стараться. Она подрывает основы подлинного самосознания, обнаруживая за каждым сознанием нечто иное и никогда не достигая сути вещей.

Это обвинение относится к особому способу знания; утверждение, что анализ уничтожает анализируемое, справедливо только по отношению к иллюзиям. Это обвинение слишком многого ждет от знания, получаемого путем анализа, и с ложной верой смотрит на его результаты; анализ всегда строит лишь набросок возможностей и типов, с которыми мы приступаем к действительностям, никогда, однако, ими не исчерпывающимся. Таким образом, обвинение предполагает нечто невозможное; поскольку анализ вовсе не достигает того, что он якобы уничтожает, он не может быть убедительным знанием о некотором сущем, которое подлинно есть. Есть такая в самом замысле неправдивая аналитика, которая на самом деле есть лишь уклонение от свободы; человек хотел бы удостовериться на пути, лежащем через некоторое знание, в том, что действительно только через свободу из собственной вовлеченности как экзистенции, но никогда не как то, что мы можем найти в данном. Анализ не проникает до меня самого. Разочарование несправедливо выдвигает упреки в адрес знания. Просветляющий анализ имеет экзистенциальное значение, но он не может ни создать, ни разрушить бытие как возможную экзистенцию. Он остается в стихии явлений как подлежащих объективации.