Философское уморасположение. Курс лекций по введению в философию

В V веке до н. э. возник еще один круг людей, претендовавших на звание мудрецов – софисты. Одно только неутомимое упорство, с каким Платон «охотился» на этих мнимых, по его мнению, философов (см. главные в этом отношении диалоги «Протагор», «Горгий», «Софист»), изощренность его полемики с ними говорит о подозрительной близости искусства софистов и философии. Вот диалог «Софист», тут ведется настоящая «охота» на софиста, его преследуют, хотят загнать в клетку определения, но это существо не только ускользает от всяких определений, но еще то и дело прикидывается философом. Философ (Платон) хочет вывести софиста на чистую воду, выяснить, кто же такой софист не по имени («мудрец»), а по делу, чтобы отличить раз и навсегда это лукавое дело от прямого дела философа. И что же? Разбирая приемы софистической хитрости, Платон однажды описывает дело софиста так, что не трудно распознать в нем пожизненное дело Сократа: критику ложных мнений, различения мертворожденных знаний от живых, очищение души от ложных суемудрий… В результате приходится признать, что возможна и правильная софистика, пусть она «называется теперь в нашем рассуждении не иначе как благородною по своему роду софистикою» («Софист». 231b).

Когда мысль озадачивается собою, стремится дать отчет себе о себе, прислушивается, присматривается к тому, как она устроена, как она высказывается в языке, как действует на слушателя, открывается сложная мастерская этого искусства. У слов есть значение, фразы имеют смысл, смысл может быть истинным, т. е. фраза говорит о том, что есть, хотя может и ошибиться, мысль есть мысль, ее надо выразить в словах и отнести к тому, что не мыслится, а есть… Тут открывается многозначность слов (омонимов, синонимов, паронимов…), синтаксические двусмыслицы высказываний, парадоксы автореферентности («все люди лгут»), хитрости аргументации, риторические приемы, позволяющие одинаково убедительно доказывать тезис и антитезис… Всеми этими инструментами можно пользоваться, если, конечно, досконально изучить машину словесного общения. Этой мудрости и предлагали научить софисты[121].

Итак, с одной стороны, мудрец-теолог («первую философию», которая мыслит о вечном и неизменном, Аристотель именует теологией

), мудрец-политик, с другой стороны, диалектик, софист, ритор – вот персонажи, обитающие на территории ума, расположенного философски: конкуренты, полемисты, сотрудники, соблазны, враги. Что же между ними общего, что заставляет их топтаться на одном и том же месте? Они так или иначе занимаются всем сущим или тем, без чего невозможно никакое занятие: языком, логикой, фантомами воображения, схемами, парадигмами, истинностью, горизонтами целого (мира)…

По Аристотелю, как мы помним, основное искомое философии – первые причины и начала сущего, поскольку оно сущее, а также всё, что присуще сущему как сущему. Благодаря чему сущее есть? Что делает сущее сущим? Что ему в качестве сущего присуще? Но и теология, и прочие названные «мудрости» занимаются всем, рассуждают обо всем, а общее всем – сущее, хотя обдумывать сущее как таковое свойственно исключительно философии. «Диалектика и софистика внешне выглядят, как философия, но философия отличается от диалектики характером способности, а от софистики – выбором образа жизни. Диалектика испытывает то, что философия схватывает, софистика же только кажется философией, а на деле нет» (Метафизика. IV. 2 1004b20-25). Но ведь именно само дело – касательство сущего в существе его бытия – эти замаскированные подобия философии у нее и оспаривают, как бы ей не затеряться в толпе мудрецов, на маскараде софистов. Кто, в самом деле, тут философ?

Вот софист Горгий в трактате «О небытии» прямо оспаривает онтологию Парменида. Бытие немыслимо и несказуемо не менее чем бытие. Само устремление к сущему – ложно, ибо «(1) ничего нет, а если есть, то (2) немыслимо, а если мыслимо, то (3) несказуемо, несообщимо»[122]. Во всяком случае, следует иметь в виду эффекты языка. То, что считается сущим, является только героем словесного произведения, и тут «бытие» в поэме Парменида такой же фантом, как Одиссей в поэме Гомера[123]

. Онтология это наивная подделка под философию, а истинное дело философии – критика языка и порождаемых им фантомов. Так скажет современная аналитическая философия[124], прямая наследница эллинских софистов и средневековых схоластов.

Метафизические миры философии просто наивная наука. «Бытие», «сущее» – это спекулятивные конструкты, лишенные какой бы то ни было предметности. Предметность, – разумеется, не слепая эмпирия, но и не только мысленные структуры. Предметная мысль это опыт экспериментирующей науки, предметность, представленная в пространственно-временной схеме… – вот что такое сущее, поскольку оно сущее. Мы узнаём голос гносеолога, когнитолога: истинная философия (а не метафизическая ее имитация) это критическая рефлексия научного знания[125].