Фима. Третье состояние

Фима обдумал и это утверждение, пока пересекал улицу, и согласился с водителем. И с Яэль, решившей не рожать ему сына. И с возможностью быть раздавленным автомобилем прямо здесь, на этой улице, в канун Субботы, вместо того чтобы наслаждаться жизнью в Риме. Умереть. Подобно арабскому подростку, которого подстрелили в Газе позавчера. Угаснуть. Стать камнем. Реинкарнировать. В ящерицу. Освободить Иерусалим для Иоэзера. Вечером непременно позвонит отцу и объявит ему со всей решительностью, что ремонт отменяется. Ведь он все равно скоро сорвется с места и упорхнет отсюда. На сей раз он не уступит, не будет тряпкой, не пойдет на компромисс, упрется на своем и навсегда уберет куда подальше пальцы старика Баруха, проникающие не только в его карманы, но и в его жизнь.

У Дома врача, на перекрестке улицы Пророков и улицы Штраус, собралась небольшая толпа. Коротышка с носом-клювом и густым акцентом уроженца Болгарии поведал Фиме, что обнаружили подозрительный предмет, движение перекрыли и ждут саперов из спецподразделения полиции.

Девушка в очках возразила:

– Все совсем не так. Просто беременная женщина упала в обморок прямо на проезжей части, и приехала “скорая”.

Фима пробрался сквозь толпу, желая выяснить, какая из версий более соответствует истине. Разумеется, он принял в расчет, что обе могут быть ошибочными. Или, напротив, обе вполне могут оказаться верными? Предположим, к примеру, что беременная женщина заметила на лестнице подозрительный предмет и упала в обморок от испуга.

Из патрульной полицейской машины, примчавшейся под вой сирены и с мигалками, кто-то из полицейских в мегафон потребовал расступиться и освободить проезжую часть. Фима подчинился, безотказно сработал рефлекс законопослушного гражданина, исполняющего все предписания начальства, но тем не менее один из полицейских его грубо толкнул – уже немолодой человек со сдвинутой на затылок фуражкой, что придавало ему несколько комический вид.

Фима возмутился:

– Ладно, ладно. Зачем толкаться, я ведь и без того освободил проезжую часть.

Полицейский рыкнул:

– А ну заткнись, а то схлопочешь у меня в два счета.

Фима смолчал и двинулся дальше, в сторону больницы “Бикур Холим”, спрашивая себя, будет ли он и дальше “освобождать проезжую часть” – до тех пор, пока и сам не упадет посреди улицы? Или же умрет в агонии, как таракан, у себя в кухне на полу, и лишь спустя неделю, когда смрад пробьется на лестничную клетку, соседи сверху, семейство Пизанти, сообразят, что дело неладно, вызовут полицию и его отца. Отец наверняка вспомнит какую-нибудь хасидскую притчу о легкой смерти. Или заметит, по своему обыкновению, что человек – это парадокс: смеется, когда следует плакать, плачет, когда надо смеяться, живет неразумно и умирает без желаний, “дни человека – как трава”, сказано в Псалмах.

Есть ли у него какой-нибудь шанс не “освобождать проезжую часть”? Сосредоточиться наконец на самом главном? И если ответ положительный, то с чего начать? И что же, именем Господа Бога, и есть самое главное?!

Дойдя до магазина “Мааян Штуб” на пересечении с улицей Яффо, Фима машинально повернул направо, в сторону площади Давидка, что неподалеку от рынка Махане Иехуда. Ноги его уже ныли от усталости, и Фима сел в первый же автобус – оказавшийся перед наступлением Субботы последним, – что следует к его дому в квартал Кирьят Йовель, не забыв поприветствовать водителя традиционным “Доброй Субботы”.

На автобусной остановке, в нескольких шагах от своего дома, Фима вышел в три сорок пять. Он запомнил, что попрощался с водителем, сказав ему “Спасибо. И до свидания”.

В ранних вечерних сумерках золотились легкие облачка над горами Вифлеема. Фима вдруг со всей остротой ощутил ноющую боль: вот и нынешний день пролетел-промелькнул, и нет ему возврата. Ни одной живой души не встретил он на своей улице, кроме смуглого мальчика лет десяти, наставившего на него свой деревянный автомат, и Фима вскинул вверх руки: сдаюсь, окончательно и бесповоротно.