Фима. Третье состояние

Фима удовольствовался чтением заголовков. Слезы жалости и сострадания вдруг затуманили ему глаза, не жалости к той или иной женщине – Нине, Аннет, Тамар, а жалости и сострадания ко всей половине рода человеческого. Разделение людей на два пола виделось ему в эту секунду величайшей несправедливостью, которую невозможно исправить. И он будто соучаствует в этой несправедливости и немного виноват в ней, потому что поневоле иногда наслаждается этим разделением. Затем он чуточку поразмышлял над стилем рекламного листка и над тем, как все в нем поправить. Впрочем, он не был уверен, что его формулировки так уж улучшат текст. Разложивший тут листки и брошюры забыл по глупости своей, что здесь бывают и мужчины, порой даже религиозные, ведь и у таких случаются нарушения с репродуктивной функцией. И эти листки наверняка смутят и возмутят их. Да и женщина почувствует себя неловко, если напротив будет сидеть мужчина, читающий такое. Ох, это он сам и разложил здесь все эти листки да брошюрки и прежде даже не удосужился в них заглянуть. И все же на стенах, на полках – картины, сувениры с благодарственными надписями, подношения пациенток. Благодарные женщины подписывались именем и первой буквой фамилии. Медная тарелка от Кармелы Л.: “С чувством вечной признательности потрясающему, преданному своему делу коллективу клиники”. Фима помнил эту Кармелу – она покончила с собой. Хотя во время визитов казалась такой веселой, оживленной, постоянно шутила.

Мэру Иерусалима следует запретить использование слова “вечность” и его производных. По крайней мере, в пределах Иерусалима.

Фима принялся мысленно прочесывать карту Африки, с севера на юг, от Египта до Намибии, затем проделал это с востока на запад, от Мадагаскара до Мавритании, искал подходящую страну для Тамариного кроссворда. Ему привиделся доктор Гад Эйтан, надменный викинг с кошачьими повадками вдруг предстал несчастным мальчуганом; одинокий и никем не любимый, бродил он по джунглям и пустыням Африки. Подходящая страна так и не сыскалась. Фима спросил себя: “Неужели и те, кто придет за нами, Иоэзер и его современники, будут решать кроссворды? Страдать от неразделенной любви? Пропускать пуговицы, застегивая рубашку? И у них с возрастом станет падать тестостерон и эстроген? А на широтах экватора по-прежнему будут бродить несчастные дети?” Фимино сердце сжалось от горя. Он едва не бросился к Тамар, чтобы обнять ее, прижать к груди ее широкое лицо, погладить красивые волосы, собранные в скромный тугой пучок на затылке – по моде женщин из России, из первопроходцев, осваивавших земли Эрец Исраэль. И предложи он ей переспать с ним здесь, вот прямо сейчас, в комнате, где пациентки приходят в себя после процедур, она бы, конечно, залилась краской, потом побледнела, испугалась, но в конце концов согласилась. Ведь они здесь одни, по меньшей мере до четырех часов пополудни точно. Можно осыпать ее изобилием таких наслаждений, которых, по предположению Фимы, она в жизни не ведала, извлечь из глубин ее смех, мольбы, всхлипывания, шепот, уговаривания, нежные стоны – звуки, которые и ему даруют великую радость от осознания, что он сделал ее счастливой хотя бы на миг. Ну и что с того, что она не очень хороша собой? В присутствии красивых женщин Фима всегда падал духом, обращался в смиренного и покорного рохлю. Только женщины, обиженные судьбой, отвергнутые, зажигали в нем искру сердечности, перераставшую в вожделение. Но что, если она не предохраняется? Забеременеть именно здесь, в этом аду абортов и выскабливаний?

И вместо любви Фима предложил Тамар апельсин, не позаботившись прежде проверить, если ли еще один апельсин в ящике регистраторской стойки. И удивил Тамар, сказав, что ему нравится ее юбка, бирюзовый цвет весьма ей к лицу. И волосы у нее роскошные, на его взгляд.

– Прекратите, Фима, – вздохнула Тамар, – Это не смешно.

– Только когда рыбу вытаскивают из воды, до нее доходит, что всю свою жизнь она провела в воде. Так и у нас. Впрочем, неважно. Но я не шутил. Я подразумевал именно то, что сказал вам и о бирюзовом цвете, что так к лицу вам, и о ваших волосах.

– Милый вы человек, – произнесла Тамар с некоторым сомнением, – образованный, поэт и все такое. Хороший. Но вы ребенок. Просто дите малое. Иногда мне хочется зайти к вам утром и самой побрить вас. Смотрите, как вы порезались. Вот сущий младенец.

Потом они сидели друг против друга и почти не разговаривали. Она сосредоточенно решала кроссворд, а он углубился в старый журнал “Женщина”. Его увлекла исповедь бывшей “девушки по телефону”, которая вышла замуж за красавца-миллионера из Канады, но затем бросила его и примкнула к группе религиозных евреев из города Цфат в Галилее, последователей-хасидов раби Нахмана из Браслава.

Тамар нарушила молчание:

– Ох, вспомнила. Гад просил, чтобы мы протерли пыль в его кабинете. А Варгафтик велел продезинфицировать щипцы и прокипятить полотенца и халаты. Как же неохота. Сначала добью кроссворд.